Жизнь и приключение в тайге
Шрифт:
Орочи считают Нимми рыбной рекой. По их словам, кета здесь держится в глубоких ямах до половины зимы, а куржа и форель — всю зиму [207]. В голодные годы, когда улов рыбы в других местах бывает недобычливый, они съезжаются сюда отовсюду, ловят бычков, камбалу и занимаются охотой. Острова, о которых говорилось выше, покрыты густой травой, порослью ольхи и редкими, жидкими, полузасохшими лиственицами. Такая растительность бывает всегда на местах сырых и болотистых.
На одном из островов каким-то орочским шаманом поставлено священное дерево ту[208]. Оно
Если встать лицом в горы, а спиной к морю, то с левой стороны в углу, ближе к берегу, находится небольшая лиственичная роща. В ней — старинное орочское кладбище. С тех пор, как орочи отодвинулись дальше в горы, они стали хоронить своих родственников на новом месте, а старое кладбище предали забвению.
Лет двенадцать тому назад на реке Нимми жило много орочей-удэхе. В настоящее время население уменьшилось почти наполовину. Сейчас там все население состоит из двадцати четырех человек (шесть мужчин, восемь женщин и десять детей — пять мальчиков и столько же девочек).
XLII
Холодный, сильный, западный ветер, дувший всю ночь с материка в море, не прекращался и весь следующий день. В море всюду кружились вихри; ветер налетал порывами, вздымал воду на воздух и в моменты затишья обдавал ею, как дождем, лодку, людей, сидящих в ней, и все наше имущество. Все небо было покрыто перистыми растянутыми облаками, как паутиной, и имело какой-то грязный белесоватый вид. Вокруг солнца держалось большое гало с интенсивной хроматизацией по внутреннему его краю.
Из опасения, что ветер может унести наши лодки в открытое море, мы все время держались под защитой береговых обрывов. Около устьев маленьких речек скалистый берег прерывался. В этих местах ветер дул с такой силой, что нам стоило многих трудов добраться до противоположных обрывов.
Пока речки были маленькие, можно было еще кое-как с грехом пополам проскакивать мимо их устья, но когда мы дошли до реки Сонье, то это стало уже небезопасно. Два раза мы пытались пройти мимо ее устья и дважды были вынуждены возвращаться назад и прятаться под скалистый берег.
Долина реки Сонье довольно широка. Левый берег ее крутой, нагорный, правый — пологий, ровный. Однообразно желтый ковер [209] трав и тощие одинокие лиственицы с отмерзшими вершинами свидетельствуют о заболоченности всей низины. Об этом же говорят и мелкие протоки, на которые разбивается река около устья. Базальты и глинистые сланцы, из которых слагаются окрестные горы, после разрушения своего дают весьма вязкие глины. Бывшая здесь раньше лагуна давно превратилась бы в сухую плодородную долину, если бы не эти пластические осадки. Смываемые дождями, они отлагаются здесь в виде мощных напластований, обусловливая этим заболачивание всей почвы. Здесь около реки Сонье мы прождали до полудня. Наконец, нам показалось, что ветер как будто немного стих. Последнее время мы тащились крайне медленно, и потому перспектива опять сидеть на месте нам не улыбалась и мы решили в третий
— Кто его знает, какая завтра будет погода и позволит ли еще ехать дальше, — говорили между собой стрелки и казаки.
Они дружно налегли на весла — и легкая лодочка быстро опять понеслась по морю. Едва мы вышли за обрывы, как сильным порывом ветра сразу накренило ее на левый борт. Вода, вздымаемая при гребле, подхваченная ветром с каждым ударом весла обдавала нас с головы до ног и захлестывала лодку. Скоро мы заметили, что как ни старались гребцы, лодку сносило все больше и больше — берег от нас удалялся. Около самого берега не было волнения, но на линии горизонта видно было, как вздымались водяные горы, перегоняли друг друга, шли куда-то к югу. Люди поняли, что если им не удастся пересилить ветер — они все погибли. Все бросились грести, никто не сидел сложа руки, все работали, кто запасным и сломанным веслом, кто лопатой, доской и чем попало.
Так продержались мы два с половиной часа. Люди начали уставать. Надо было дать маленькую передышку и разделиться на две смены. Меньше всех растерялся ороч, он сначала волновался так же, как и другие, но потом успокоился и даже начал смеяться: «Оды би наму то ая!» (то есть «Ветер есть, но море хорошее»), — говорил он с улыбкой. Его спокойствие тотчас же передалось и людям. Очевидно, он что-то заметил, что опасность миновала.
Ороч указал рукой на лодку и затем па берег.
Действительно, лодка перестала удаляться в море и двигалась теперь вдоль берега, хотя и на значительном от него расстоянии.
Причина этого явления скоро разъяснилась. Ветер, направляемый по долине реки Сонье, сжатой с боков горами, как по трубе, дул со страшной силой. В эту-то сильную его струю и попала наша лодка. Но как только мы отошли от берега, где простору было больше, ветер дул ровнее, шире, и потому явилась возможность бороться с ним и итти вдоль берега. Это и заметил ороч, но не сказал ничего людям, дабы они, обрадовавшись, преждевременно не бросили бы весел все сразу, потому что ветер был все же еще достаточно силен, и для того, чтобы не сносило лодку дальше, надо было продолжать грести энергично.
Скоро стало заметно, что лодка приближается к берегу, а через полчаса мы были уже опять под защитой береговых обрывов.
В Уссурийском крае самые большие обнажения можно наблюдать на берегу моря. Здесь прибрежные горные хребты, размытые вдоль оси вкрест простирания, раскрывают перед геологом тайны своего строения.
С лодки, в особенности если немного отойти от берега, с поразительной ясностью до мельчайших подробностей выступают перед зрителем все антиклинали и синклинали, частные сбросы, береговые террасы, флецы, слоистость пород и трещины, по которым произошло их распадение.
Правда, приходится часто подъезжать к берегу, высаживаться, брать образцы и сличать породы, но зато с лодки сразу охватываешь зрением весь берег и сразу видишь, какое место в данной свите занимает тот или иной пласт, какой из них будет кроющим, какой подстилающим и т. д.
Строение берега от устья реки Нимми до мыса Туманного довольно однообразное: здесь развиты главным образом лавы и их туфы. Эти туфы лежат слоями как осадочные породы, и из общей сырой массы лавы, чрезвычайно плотной и непористой, они резко выделяются своей пестрой окраской: фиолетовой, черной, желтой, темнокрасной и т. д.