Жизнь и приключение в тайге
Шрифт:
После полудня погода стала заметно портиться, небо приняло серый оттенок; начали налетать маленькие шквалы; в море появились беляки…
На половине пути между реками Гинугу и Луговой есть одиноко стоящая гора в виде сахарной головы [205]. С правой стороны ее, если стоять лицом к берегу, небольшой, но красивый водопад, а слева широкая полоса прибоя, заваленная огромными глыбами, скатившимися сверху. Эти глыбы настолько велики, что человек перед ними кажется пигмеем. В щелях между глыбами можно ходить как в коридорах — это целый лабиринт пещер, которые посещать небезопасно. Достаточно малейшего сотрясения, чтобы
Несколько глыб скатилось в море и образовало вроде маленькой бухточки, защищенной от волнения. Непогода принудила нас высадиться на берег как раз в этом месте. Легкие лодки были вытащены из воды и на руках подальше оттянуты от морского прибоя. К полудню погода заметно ухудшилась: барометр быстро падал. Тучи спустились ниже — горизонт исчез. Нельзя было рассмотреть, где кончается вода и где начинается небо. Часа в два дня буря разразилась с полной силой. Вода в море приняла грязно-желтую окраску; она пенилась, как в котле; волны неистово бились о берег и вздымали водяную пыль.
Вдруг завеса туч разом разорвалась. На мгновение показался неясный диск солнца. Вслед затем сильным порывом ветра сорвало нашу палатку. В этот момент с юга вдоль берега быстро двигалась какая-то мгла — не то дым, не то пар, не то мелкий песок с пылью. Через несколько секунд налетел сильный вихрь. Трудно было рассмотреть, что делается вокруг. Крупный песок нестерпимо хлестал по лицу. Закрыв голову чем попало, люди бежали спрятаться за скалы. Подхваченные с камней слоевища морской капусты, мелкие ветки, сухая трава, листья и морская пена — все это кружилось в воздухе и неслось куда-то с сумасшедшей быстротой. Одинокая молодая чайка тщетно пыталась сохранить равновесие и удержаться в воздухе. Она приняла было в сторону, вновь повернула и опять было направилась против ветра, но ее снова отнесло назад и на этот раз еще более, чем прежде. Наконец, она устала, круто повернула на север и быстро вместе с ветром понеслась вдоль берега. В это время раздался крик: «лодки, лодки, держите лодки!» Произошло нечто невероятное. Лодки двигались. Сильный ветер, несмотря на то что они поставлены были без каткое на песок и гальку, тащил их к морю.
«Держите лодки! давайте скорее веревки! кладите камни!..»
Люди бегут, падают, опять бегут и спешно исполняют приказание. Наконец, лодки удалось привязать. Все снова побежали и укрылись за скалы.
В той стороне, где берег был загроможден большими глыбами, творилось что-то невероятное. Огромные волны с шумом разбивались о камни; вода с грохотом вырывалась наружу. Сверху сыпались камни. Они прыгали точно живые и перегоняли друг друга. Некоторые из них, ударившись о землю, рассыпались на мелкие части. На месте падения, как от взрыва, тотчас же образовалось облако пыли. Ветром сейчас же относило их в сторону…
Через полчаса ветер достиг наивысшей силы. Анемометр показывал 19 метров в секунду. По шкале Ганна это был настоящий ураган.
Так вот почему утренняя и вечерняя зори были необыкновенно красными, вот почему при восходе солнце было такое деформированное.
Вечером буря стала стихать понемногу.
XXXVII
Трое суток море не могло успокоиться…
Это предвидел Вандага: еще за несколько часов до бури он говорил, что волна разольется большая.
Направление волнения в море очень часто не совпадает
Волнение распространяется по воде очень быстро и всегда обгоняет ветер, как бы он силен ни был.
В данном случае было несколько иначе. Море разволновалось после бури. Нужно было бы, чтобы появилась другая волна сбоку, но отнюдь не с противоположной стороны, только такая волна могла бы разбить эту мертвую зыбь и море успокоилось бы. Теперь резкий ветер дул с юго-запада, а волны шли с востока. Интересно было наблюдать, как сильные порывы ветра срывали гребни волн и сносили их назад в море. Получалось впечатление, что волны как будто дымятся…
Вандага отлично знал, что на этом месте мы будем сидеть очень долго, а это было не в их расчетах. Он и так уже потерял много времени, ожидая нас на Ботчи и потому естественно торопился. Он хотел поскорее сдать нас другим орочам, а сам возвратиться назад для охоты и соболевания. Поэтому в тот же самый день, как мы пристали к этому берегу, он сейчас же стал проситься итти пешком на реку Нимми, взять там новых проводников и привести их с собой. Он полагал пройти туда пешком берегом моря, а назад возвратиться на лодке. Получив разрешение, Вандага в тот же день выступил в дорогу. Где он был во время бури, что делал — неизвестно. Но вот уже прошло три дня, а Вандага все еще не возвращался. Мы начали беспокоиться. Без дела всем надоело сидеть на одном месте. Все знали, что река Нимми близко, что там живут орочи и что оттуда уже недалеко и до мыса Туманного.
Время было позднее, осеннее: в горах выпали снега, по утрам стали появляться крепкие заморозки; вода в лужах начала мерзнуть. Одетые по-летнему люди начали зябнуть и потому торопились добраться поскорее до реки Самарги, где была сложена наша теплая одежда и новые запасы продовольствия.
Мы ждали Вандагу с нетерпением. Подолгу сидели на камнях и подолгу смотрели на воду. После бури в море была огромная мертвая зыбь, которая создавала у берега чрезвычайно сильный прибой.
Точно живые, двигались волны одна за другой — тихо, беззвучно, но настойчиво и грозно они шли в атаку на береговые обрывы. Достигнув мелководья, эта мертвая зыбь сразу превращалась в крупную волну. Волна эта втягивала и собирала в себя всю воду с намывной полосы прибоя, взбиралась все выше и выше и вдруг, как разъяренное чудовище, с неистовым шумом бросалась на берег.
С рокотом отступала вода назад в море, но, подхваченная новой волной, пенилась и вновь взбегала наверх по гальке.
Теперь по морю ехать было бы можно, но как отойти от берега и, если удастся отойти, то как опять пристать к нему, когда придет время останавливаться биваком на ночь?
Хотелось ехать, а ехать было нельзя…
— Надоело сидеть на одном месте, — говорил один из стрелков.
— Хоть бы пешком итти, — отвечает другой.
— Ничего не поделашь, — возражал казак-уссуриец. — Никуда, брат, не денешься. С богом спорить не будешь.