Жизнь и приключения Андрея Болотова. Описанные самим им для своих потомков

Болотов Андрей Тимофеевич

Далее памятны мне очень польские соленые ухи, варимые из рыбы; ибо как в случающиеся постные дни вздумали было мы заставливать варить себе ухи из свежей рыбы хозяев наших квартир, то скоро увидели, что для нас ухи их совсем не годятся, ибо они имеют обыкновение солить ее так круто в много и приправливать так много луком и перцем, что вам никоим образом есть их было не можно, и мы не один раз принуждены были тужить, что поручали им сие дело.

Вот все, что случилось мне тогда во время шествия вашего через Польшу заметить; а теперь расскажу вам, любезный приятель, другое и ближе до меня касающееся. Я упомянул уже вам, что мы, идучи сим образом походом, изыскивали и употребляли всякого рода забавы и увеселения, чем бы вам прогонять скуку, с таковым медленным походом обыкновенно сопряженную. Из числа сих увеселений можно было почесть наиглавнейшим карточную игру, как обыкновеннейшую у офицеров забаву. К сему роду увеселения хотя я и никогда не имел склонности и охоты, однако тогда едва было господа наши офицеры меня этому прекрасному рукомеслу не научили; ибо как всем нм было известно, что у молодца денежки тогда были, то явилось множество подлипал и друзей, старавшихся всячески заманить меня в сети и приучить к игре. Каких и каких хитростей не употребляли они к тому! Однако всеми своими хитростями и заговорами не могли они меня никак заохотить и приучить к

азартным играм, как то: к квинтичу и к банку, которые тогда наиболее были в употреблении. Совсем тем не отделался же я совершенно от них; ибо как они увидели, что я никак с сей стороны не даюсь в обман, то вздумали напасть на меня с другой, и слабейшей стороны. Они приметили, что я имел некоторую склонность к игре в ломбер. Сия игра, которую я хотя никак порядочно не разумел, была мне непротивна, и я не скучивал никогда играть в оную; а сего было и довольно. Некоторые молодцы и, между прочим и сам капитан мой господин Гневушев постарался тотчас меня к оной пристрастить и довесть до того, что я почти всякий вечер с ними в нее играл и по нескольку часов в сей игре упражнялся. Но за сие увеселение принужден я был заплатить очень дорого. Ибо несмотря как они меня умышленно ни расхваливали, говоря, что я и хорошо-то, и примечательно и искусно играю, и как, для вящего заохочивания меня, ни старались умышленно мне иногда, а особливо сначала проигрывать, но я всякий раз оставался наконец в проигрыше. Которые проигрыши были хотя сначала невелики, но как после мало-помалу стали увеличиваться и наконец дошло до того, что не проходило вечера, в который бы я рублев двух или трех не проиграл, то сие начало наконец делаться мне и чувствительно и побудило в один день сметиться, сколько я, играя таким образом в разные времена, уже проиграл. Я ужаснулся, и все волосы на мне стали ажно дыбом, когда увидел, что количество сие простиралось уже за сорок рублей. — "Э! э! — воскликнул я тогда: — сколько это я уже пробухал! — и почесал у себя за ушми. — Ежели еще так-то, так и всех денег моих не надолго станет! изрядно, право, я это сделал… нельзя быть лучше". — Сказав сие, начал я взад и вперед ходить по квартире своей и сам на себя досадовать, и бранить себя за свою неосторожность. Но как сие было уже поздно, и мне все такие раскаявания и досады на самого себя не помогали и денежки были уже проиграны, и проиграны невозвратно, то, сожалея о убытке самопроизвольном, начал я тогда проклинать и игру, и всю мою охоту к оной. "Пропади она, окаянная! говорил я сам себе: этак доведет она меня до того, что я и совсем проиграюсь и останусь опять сиг-сигом, волен Бог и со всею забавою и удовольствием притом. Не лучшели не иметь оного, да остаться при своих денежках — чуть ли не здоровее на животе будет".

Одним словом, денег проигранных мне тогда так жаль стало, что я решился с того времени никак более не играть, и стал уже помышлять о том, как бы благопристойнее мне от товарищей моих отделаться и от продолжения игры отговориться. Но, по счастию, помогла мне в том и судьба самая, ибо в самое то время командирован я был от полку наперед в Пруссию, для принимания на полк в городе Гумбинах провианта, и сей случай отвлек меня сам собою от них и от всей их зерни. Не могу довольно изобразить, как сожалели они о моей отлучке и сколь много тужили о том, что наш ломбер пресечется, и что им играть будет не с кем; но у меня на уме совсем не то уже было. А я смеялся только внутренно, и сам в себе говорил: "да! конечно жаль, что вам, врагам, не удалось и последних денег у меня из кармана повытаскать".

Сим образом отлучился я тогда на несколько времени от полку, и в тот же еще день отправился в путь свой, а на другой въехал уже в прусские границы. Теперь не могу вам, любезный приятель, довольно изобразить, какую восхитительную перемену увидел я во всем, въехав в пределы королевства Прусского. Так случилось, что все те, места, чрез которые мне до Гумбин ехать надлежало, имели счастие уцелеть от наших прошлогодних разорений; ибо как они оставались у нас далеко в стороне, то недоезжали до них никогда и самые казаки наши, и потому все было цело и все в прежнем состоянии. Кроме сего, надобно и то сказать, что места сии случились самые те, которые лет за тридцать только до того, отцем тогдашнего короля населены вновь баварскими жителями или так называемыми зальцбургскими эмигрантами, которые, по глупости католиков и единственно за протестанское исповедание своей веры, изгнаны были из отечества их и принуждены были искать себе убежища в других государствах, следовательно и поселены были тут в порядке и со всеми выгодами. Какое великое множество деревень представилось тогда вдруг моему зрелищу! Истинно все поля были ими власно как усеяны! Не было места, с которого б не видно было вокруг деревень до десяти. Деревни сии были хотя небольшие, имеющие всю землю свою вокруг себя, но какие же домы, какие строения и какой порядок виден был повсюду! Истинно не можно было нам довольно налюбоваться. У каждого мужика был такой домик, какого у нас не имеют и многие дворяне, а особливо из бедных. Домам их соответствовало и все прочее строение: все было опрятное, уютное, все покрытое снопами и все в порядке. Что ж касается до самых жителей, то я ласковости, услужливости и благоприятству их не мог довольно надивиться. Везде, где ни случалось мне кормить своих лошадей и ночевать, принимаем я был и угащиваем власно как бы некакий родной, и мне не доходила почти надобность ничего покупать, ибо хозяева старались не только самого меня кормить и поить всем лучшим, что у них могло отыскаться в доме, но и самых людей моих и лошадей довольствовали они безденежно. Но, правду сказать, помогло мне при том много и то, что я умел с ними по-немецки говорить и сам с ними обходился ласково и приятно. Одним словом, краткое путешествие сие было мне не только не скучно, но и так приятно, что я и поныне его позабыть не могу.

Наконец приехал я в тот город, куда я был наперед отправлен и в котором мне никогда еще бывать не случалось. Тут удовольствие мое еще увеличилось, когда я нашел и городок сей весь порядочно и по плану выстроенным; ибо как и оный весь лет за тридцать же до того получил свое основание, то хотя и не было в нем слишком богатых и великолепных домов, но за то повсюду господствовал порядок и везде видна была чистота и опрятность. Улицы повсюду были широкие и прямые; площади на перекрестках просторные, а домики по большей части хотя не большие, но прекрасные, уютные, покойные и на большую часть раскрашенные разными красками; на главной же площади, посреди города, находилось одно огромное и красивое каменное здание, в котором была у них ратуша и прочие правительства, суды и расправы. Ибо надобно знать, что все королевство прусское, для удобнейшего собирания доходов, разделено было на две половины, и в каждой половине находилось, для собирания сих доходов и управления оными, но особой каморе, или так, например, казенной палате, из которых одна была в Кенигсберге, а другая в самом сем городке Гумбинах, и присутствие оной было в помянутом здании. Впрочем, весь сей прекрасный городок наполнен был множеством мастеровых всякого рода рукомесленных людей, и может почесться наилучшим из всех прусских маленьких городков.

Я прожил в оном более недели, ибо исполнив порученную мне комиссию должен был дожидаться полку. Но время сие препроводил я без скуки. Квартира была у меня прекрасная; хозяева ласковые, старавшиеся меня не только угостить, но, приметя охоту мою к книгам, снабдившие меня множеством оных. Сие было для меня лучше всех конфектов, и я имел тогда случай видеть, перебирать и отчасти читать и рассматривать многие немецкие книги, а особенно анатомические, наполненные множеством рисунков. Кроме того, в тогдашнюю мою бытность в Гумбинах имел я в первый раз еще случаи видеть, как ткутся шелковые чулки; ибо, как фабрика сия была у меня в соседстве, то несколько раз хаживал я туда смотреть сей работы и дивиться искусному устроению стана или инструмента, к тому употребляемого.

Наконец пришел и полк наш, и пробыв два дня в сем городе, для принятия провианта и печения хлебов, пошел далее. Шествие наше простиралось от сего места через прусские местечки Даркемень, Норденбург, Шипенбейль и Бартенштейн, и поход сей был прямо веселый и приятный. Места сии были хорошие и всем изобильные. Мы останавливались наиболее в местечках и городках, которые были уже несравненно лучше польских, и потому получали мы себе всегда хорошие и спокойные квартиры; и как в каждом местечке находили мы и трактиры, то наше первое убежище было в оных. Тут собирались мы обыкновенно почти все и веселились всем, чем кому было угодно. Но что касается до меня, то товарищи мои хотя и старались заманить меня опять в свою шайку и возобновить прежнюю ломберную игру, однако я, под разными претекстами, кое-как от них отделался и не дался в обман и рад был, что удалось мне заблаговременно опамятоваться и остеречься.

Из всех вышеупомянутых прусских местечек и городков, никоторые так мне не памятны и не полюбились, как Шипенбейль и Бартенштен. Оба они были на той реке Але, от которой мы в минувшее лето воротились. Оба, хотя старинные и не по плану построенные однако весьма изрядные, имеющие в себе прекрасные и уютные домики и хорошие ратуши, а в последнем из них — старинный разоренный замок. Словом, все места, где мы тогда жили, были прекрасные и приятные.

Прошед Бартенштейн, вошли мы опять в католицкие земли. Было то епископство эрмеландское, лежащее посреди королевства Прусскаго и находившееся тогда под протекциею польскою, но принадлежащее бискупу эрмладдскому, который тут жил и владел оным, как маленький удельный князь, ибо он был вупе и президент всей польской Пруссии. Резиденция его была в городе Гейльсберге, лежащем на той же реке Але и имеющем довольно крепкий замок. И как нам чрез самый сей город иттить и в нем дневать случилось, то владелец сей земельки, помянутый бискуп, сделал вам честь и пригласил нашего полковника, и со всеми офицерами его полку, к себе обедать и дал пышный и великолепный пир в своем дворце, посреди замка построенном. Тут имел я случай видеть образ жизни маленьких германских удельных князей, а вкупе и знатных духовных католицких особ. Мне он показался довольно хорош. Жил он тут как маленький государь: имел у себя несколько военных людей, стоящих у него на карауле и содержащих гауптвахту; были у него также пушки и придворный маленький штат, как-то: камергеры и камер-юнкеры; но все сие в сущей миниатюре пред большими государями. Он угощал нас довольно великолепно, и при питье за здравие нашей государыни производима была пушечная пальба. А после обеда водил он нас по всем покоям своего дворца и в придворную свою церковь, где показывал архиерейские свои католицкие украшения. Как церковь, так и утвари в ней и украшения были довольго богаты и великолепны, и он сам весьма ласковый и снисходительный человек. Но что нам курьезно и некоторым образом смешно показалось, то был его маленький клобучок, носимый им в знак его духовного и монашеского звания. Клобучок сей был хотя черный, но самый маленький и не более, как вершков двух шириною, а в полвершка вышиною, и прикреплен наподобие маленькой скуфеечки, на большом его напудренном парике, на теме сзади так, что спереди его ничего было не видимо. Платье же на нем было черное и верхнее длинное и довольно осанистое.

Препроводив в сем довольно изрядном городке почти двое суток, пустились мы далее и шли несколько еще дней сим епископством, чрез незнаменитые городки, к нему же принадлежащие, Гутштадт и Аленштейн, а потом вошли опять в Пруссию и шли оною несколько дней. В сие время случилось мне однажды принимать фураж на полк в одном прусском городке, Остероде, где мы дневали. При сем случае не мог я довольно надивиться исправности прусского правительства, ибо по всем местам, где нам по расписанию назначено было иттить, находили мы уже все заготовленное. Был везде готов не только провиант и фураж, но навезены со сторон всякие нужные съестные припасы для продажи войску. Что касается до сена, которое долженствовало мне принимать, то мне не было нужды его вешать: все оно было перевязано в пуки, по десяти фунтов; итак, стоило только отсчитывать оные, и я мог в короткое время и с малым трудом комиссию свою кончить.

Препроводив несколько дней в походе чрез Пруссию, вышли мы наконец совсем из оной и вошли в пределы, так называемой, Польской Пруссии и той части оной, где находились города Кульм, Грауденц и Торуль. Эту землю нашли мы весьма отменною от прусской: все жители были опять католики и несравненно беднее и хуже прусских. Что ж касается до городов и местечек, то они были довольно изрядные, однако далеко не таковы хорони, как прусские. Мы проходили их тут три, а именно: Неймарк, Страсбург и Голап. Посреди каждого из них находили мы четвероугольную и довольно обширную площадь, окруженную сплошными и довольно высокими домами, отчасти каменными, а отчасти полукаменными, то есть связанными из переплетенных между собою деревянных столбов и брусьев, между которыми промежутки закладены были кирпичом, и каковых строений было множество и во всей Пруссии. Они называются у них фахверками или кирпичными мазанками, и составляют средний род здания между каменных и деревянных, и довольно хороши и пригожи. На самой же средине помянутых площадей находилась всегда уже городская ратуша, составляющая наилучшее здание в городе. Внизу же домов, окружающих площадь, находились лавки с разными товарами. Далее замечания достойно, что во всех сих, как прусских, так и польско-прусских городках находились аптеки, в которых продавались не столько лекарства, сколько всякие овощи и съестные вещи.

Впрочем, надобно сказать, что поход, со вступления в польскую Пруссию, сделался нам несравненно труднее и хуже прежнего, не только потому, что тут дороги были несравненно хуже нежели в Пруссии, но и по причине, что около этого времени начал уже зимний путь рушиться и наступала самая половодь, и дороги сделались так дурны, что по них ни на санях, ни на телеге, ехать было не можно. Итак, имели мы много труда и принуждены были сани свои кидать и повозки свои становить на колеса, а сами, вместо санок, ехать опять на верховых лошадях.