Жизнь и приключения артистов БДТ
Шрифт:
Но все это было, повторяю, лишь в промежутках между титаническими монологами Райкина, чтобы дать ему отдышаться, потому что он чувствовал себя не очень хорошо, несмотря на ташкентскую весну и нежаркую погоду.
Райкина принимали как национального героя и первого космонавта одновременно, и весь город сошел от него с ума. Поэтому и нам со Стрижом досталась малая толика славы, и мы бывали на всех государственных и частных приемах, включая домашний обед у вечно молодой Тамары Ханум, с осмотром музейной коллекции ее многонациональных костюмов. Как я понял, этот обед со сладким бухарским пловом и десятью переменами блюд носил даже родственный характер, потому что в то далекое время
Для молодых и несведущих подскажу, что Тамара Ханум с незапамятных времен была эстрадной звездой всесоюзного масштаба и прославилась, исполняя песни разных народностей в этнографически достоверных национальных костюмах. К моменту нашего визита в Ташкент она была почтенна, как римская матрона, и почитаема, как Великая Октябрьская революция, раскрепостившая восточную женщину вообще и Тамару Ханум в особенности. Поэтому украдкой и доверительно нам указали на молодого бухарского милиционера в штатском, кажется, в чине сержанта, который был выписан в Ташкент в качестве бойфренда для вечно молодой Тамары Ханум. Он был невысокий, пухленький и хотя держался солидно и даже распорядительно, но на глаза не лез…
Так вот, во время этих триумфальных гастролей сама Тамара Ханум намекнула мне, не пора ли, мол, возвращаться домой, а министр культуры Узбекистана предложила как своему что-нибудь поставить в Академическом театре драмы имени Хамзы.
Поэтому я для Ирика и он для меня значили не только то, что значили сами по себе, и в наши отношения входило не только общее прошлое, но и то, что одному и другому мерещилось в светлом будущем.
Мы были корешками узбекской рассады, заброшенными судьбой на японские острова, чтобы встретиться и помечтать о том, какие новые побеги мы можем пустить там, откуда появились.
— Знаешь, Воль, — сказал Ирик, — мы с женой решили в самом начале, что в любой загранке будем жить, как дома, и есть тоже, как дома… Моя мать была особенно щепетильна в приготовлении еды: все должно быть натурально и чисто…
Ирик готовил свой любимый стейк на сковороде и был необыкновенно внимателен, подсыпая разные доли разных приправ, следя за процессом по часам и по запаху, потирая руки в предвкушении результата. Японской микроволновке это дело он не передоверял…
— Тут наши живут довольно обособленно, — продолжал он, — на первых порах было совсем тяжело… И мы попали на такое посольское собрание, где разбирали семью, которая кормит своих детей консервами…
— Это мне знакомо, — сказал я, — хотя мы, конечно, не дети…
— Вы в загранке от случая к случаю, — прощающе сказал Ирик, — а мы здесь живем. Так вот, эти ребята из Союза завезли несколько ящиков консервов и весь год бомбили бедных детей только ими… Конечно, дети заболели, их пришлось лечить, тут и выяснилось… Это на нас произвело такое жуткое впечатление!..
— А у нас был случай, — сказал я, — когда мы играли в Праге, в «Театре на Виноградах», а наш директор все речи перед чехами заканчивал текстом: «С глубоким славянским поклоном…» При этом он едва кивал головой, так что сам «глубокий славянский поклон» выглядел неубедительно… И вот дело идет к концу, и на последнем банкете один наш актер ему советует: «Геннадий Иванович, скажите так: с глубоким славянским поклоном „Театру на Виноградах“ от „Театра на консервах“».
— Смешно, — сказал Ирик и принял лекарство.
Я уже знал, что в Пакистане он заработал язву, а в Афганистане — орден.
— Вот мы с тобой в Ташкенте встретимся и там приготовим настоящий
— Что ты принимаешь? — спросил я.
— Гастроинтестинал, — сказал Ирик. — Зачем тебе?
— Помогает? — спросил я.
— Вскрытие покажет, — сказал Ирик. — Вообще-то это хорошее лекарство, не химическое, а натуральное. Китайское. У тебя что, тоже язва?
— У меня — нет, — сказал я, — у отца…
— Язву нельзя долбать химией, — сказал он, — а то она при переменах воды опять открывается… Нет, все, теперь домой… Мне предлагали Англию, предлагали Париж… Хватит… Кстати, у японцев очень хорошие лекарства, имей это в виду… Там, у нас в верхах, любят японские…
— Да? — спросил я. — Какие?
— Гаммалон, ангинин…
— А это от чего? — спросил я.
— От склероза, — сказал Ирик и посмотрел на телефонный аппарат.
Съев стейк, мы пошли гулять по вечернему Токио.
Респектабельные японцы делали зарядку у императорских прудов.
Самое интересное, что все они были страшно похожи на узбеков. Или Гога был прав и это узбеки походили на японцев?
Однажды я прилетел в Ташкент, и университетский однокашник, работавший в ЦК Компартии Узбекистана, спросил меня, не хочу ли я посмотреть на Ташкент из Старой Крепости. В Старую Крепость, как на военный объект, в мое время было не попасть, а теперь ее снесли и на этом месте воздвигли беломраморное здание ЦК. Я сказал, что хочу. Он заказал пропуск, и, поднявшись на третий этаж, я полюбовался на речку Анхор и ее берега с точки зрения Центрального Комитета.
— А где сидит Рашидов? — спросил я, имея в виду Первого секретаря, писателя и лауреата Государственной премии, автора романа «Сильнее бури» Шарафа Рашидова.
Однокашник, которого звали Адхамом, сказал:
— Рашидов — шестой этаж. Хочешь смотрет? — И, демонстрируя свое могущество, снял трубку. — Михаль Иванович, здрастуте, это Адхам Адхамов говорит… Исдес у нас гостях наш друг Владимир Ресептор, — от внезапного волнения его акцент усилился, — знаете, который универстет Ташкенте кончал, театральный тоже, Гамлета играл, тепер работает Лениграде, у Товстоногова… А, знаете!.. — Адхам радостно кивнул мне и выразительно поднял брови. — Вот, говорит, был бы здорова с шестой этаж СеКа Ташкент увидет!.. Можно это сделат для гостя, с вашего позвления?.. Харашо… Ожидаем… — Адхам прикрыл трубку другой ладонью и послал в мою сторону шепотом: — Это — помощник Рашидова, товарищ Косых Михаль Иванович, он другому телефону спросит охрана, мы с приемной Рашидова будем смотрет вид из окна… Да, да! Михаль Иванович, слушаю… Да… Да-а!.. Да-а-а!.. Счас?.. — Адхам потрясенно положил трубку и с недоверием посмотрел на меня. — Тебя, оказываесся, товарищ Рашидов хочет видет. Идем самому Рашидова…
Такого эффекта от своего лихого звонка Адхам явно не ожидал и всю аудиенцию томился в приемной.
Когда Р. вошел в кабинет Рашидова, тот, сидя за длинным столом для совещаний, цветными карандашами подчеркивал что-то в многостраничном тексте и поздоровался не прежде, чем Р. осознал всю степень его огромной занятости и государственной ответственности. Р. приветствовал его бодрым тоном неисправимого оптимиста и баловня судьбы.
— Доклад пленуме готовлю, — буднично объяснил Рашидов и показал, где Р. может сесть. С указанного места Р. увидел, как он то красным, то синим карандашом подчеркивает в тексте цифры и цитаты. — Сечас Нишанов подойдет, секретар по идеологии, — сказал Рашидов и, оторвавшись от своего труда, посмотрел на Р. Очевидно, встреча с представителем искусства должна была по протоколу протекать в присутствии главного партийного идеолога.