Жизнь и приключения Мартина Чезлвита (главы XXVII-LIV)
Шрифт:
В это время к дому подошел, с трудом волоча ноги, человек, которого они встретили в первый вечер на пристани, и заглянул в дверь.
– Ну, сэр, - спросил Чоллоп, - как вы поживаете? Поселенцу было трудно даже двигаться, и он так и ответил.
– Мы тут поспорили немножко с мистером Ко, - заметил Чоллоп.
– Я думаю, не мешало бы его как следует проучить, чтобы не равнял Старый Свет с Новым!
– Да, действительно, - отвечала несчастная тень.
– Я только заметил, сэр, - сказал Марк, обращаясь к этому новому посетителю, - что место, где мы с вами имеем честь жить,
– Иногда здесь бывает сыровато, по-моему, - отвечал поселенец.
– Но не так сыро, как в Англии?
– свирепо глядя на него, спросил Чоллоп.
– Нет, конечно, не так сыро, как в Англии, - не говоря уже об ее учреждениях.
– Надеюсь, любое болото в Америке утрет нос этому дрянному острову, резко возразил Чоллоп. Вы начисто, решительно и окончательно расплатились со Скэддером, сэр?
– обратился он к Марку.
Тот ответил утвердительно. Мистер Чоллоп подмигнул своему соотечественнику:
– Ловкач этот Скэддер, а? Идет в гору, сэр! Такой человек куда угодно влезет, а?
Мистер Чоллоп опять подмигнул своему соотечественнику.
– Будь моя воля, он залез бы очень высоко, - сказал Марк, - пожалуй, на самую верхушку хорошей, высокой виселицы.
Мистера Чоллопа так обрадовала ловкость его достойного соотечественника, который сумел надуть англичанина, и так насмешило недовольство последнего, что он разразился громким восторженным хохотом. Но еще более дико было видеть проявление того же злорадства в другом человеке; замученная болезнью, разбитая, жалкая тень так веселилась, что, казалось, забыла о своей беде и, захлебываясь от смеха, твердила, что этот "Скэддер ловкач, он вытянул таким порядком немало денег у англичан, что верно, то верно".
Досыта посмеявшись этой шутке, мистер Ганнибал Чоллоп опять принялся за трубку и за восстановление магического круга плевков, очевидно не собираясь ни разговаривать, ни прощаться; судя по всему, он разделял достаточно распространенное заблуждение, что если свободный и просвещенный гражданин Соединенных Штатом вздумает обратить чужой дом в плевательницу часа на два, на три, то этим только выразит утонченный такт, внимание и вежливость и очень обяжет хозяев. Наконец он поднялся с места.
– Ну, я пошел, - заметил он.
Марк попросил его особенно беречь свое здоровье.
– На прощанье, - возразил мистер Чоллоп строго, - мне надо вам сказать одно словечко. У вас, знаете ли, чертовски длинный язык.
Марк поблагодарил его за комплимент.
– С таким языком вы долго не проживете. Держу пари, что ни в одну пятнистую пантеру не всаживали столько пуль, сколько всадят в вас.
– За что же это?
– спросил Марк.
– Нас надо уважать, сэр, - угрожающим тоном ответил Чоллоп.
– Вы тут не в деспотической стране. Мы пример для всего земного шара, и потому нас надо уважать, предупреждаю.
– Как, разве я был непочтителен?
– воскликнул Марк.
– Я и не за то всаживал пулю и убивал на месте, - отвечал Чоллоп, нахмурившись.
– И не таким еще храбрецам приходилось бежать без оглядки - а все из-за этого самого. И не за такое дело наш просвещенный народ линчевал людей, в порошок
Сделав такое предупреждение, мистер Чоллоп удалился с потрошителем, щекотуньей и револьверами, всегда готовыми к услугам по малейшему поводу.
– Вылезайте из-под одеяла, сэр, - сказал Марк, - он ушел. Что же это такое?
– прибавил он тихонько, становясь на колени, чтобы взглянуть в лицо своему компаньону, и беря его горячую руку.
– До чего довела человека эта болтовня и хвастовство! Он бредит и не узнает меня!
Мартин и в самом деле был опасно болен, даже близок к смерти. Он много дней пролежал в таком состоянии; и все это время бедные друзья Марка самозабвенно ухаживали за ним. Изнемогая душой и телом, работая весь день и дежуря около больного ночью, изнуренный непривычным трудом и тяжкими лишениями, Марк никогда не жаловался и нимало не поддавался унынию. Если он прежде и думал, что Мартин эгоист, что он невнимателен к другим, способен работать лишь порывами, легко падает духом, то теперь он все забыл. Он помнил только лучшие свойства своего товарища по скитаниям и был ему предан душой и телом.
Прошло много недель, прежде чем Мартин начал ходить, опираясь на палку и на руку Марка; но и после того выздоровление тянулось очень медленно - без хорошего питания и здорового воздуха. Он был еще совсем слаб и худ, когда их поразило несчастие, которого он так боялся. Заболел Марк.
Марк боролся с болезнью, но болезнь оказалась сильнее, и все его усилия были напрасны.
– Похоже, что и меня свалило, сэр, - сказал он однажды утром, пытаясь встать с постели и опять ложась, -но я весел!
Свалило в самом деле - и надолго свалило!
– как мог бы заранее предвидеть всякий, кроме Мартина.
Если друзья Марка были добры к Мартину (а они были очень добры), то к самому Марку они были в двадцать раз добрей; теперь пришел черед Мартина взяться за работу и ухаживать за больным, сидеть возле него долгими-долгими ночами, ловя каждый звук в этой угрюмой пустыне, и слушать, как бредит бедный Марк Тэпли: играет в кегли в "Драконе", любезничает с миссис Льюпин, привыкает к морской качке на борту парохода, странствует с Томом Пинчем по дорогам Англии, корчует пни в Эдеме - и все это в одно и то же время.
Но когда Мартин ухаживал за ним, подавая ему воду или лекарство, или возвращался домой после тяжелой работы на участке, терпеливый мистер Тэпли улыбался ему и восклицал:
– Я весел, сэр, я весел!
Глядя на больного Марка, который ни разу не упрекнул его, не возроптал и ни разу не пожалел о прошлом, но всегда старался быть мужественным и стойким, Мартин невольно задумывался о том, почему этот человек, которого жизнь никогда не баловала, оказался настолько лучше его, который всегда был баловнем счастья? А так как уход за больным, особенно за таким больным, которого мы знали деятельным и полным сил, наводит на размышления, Мартин начал спрашивать себя: в чем же разница между ним и Марком?