Жизнь и приключения Заморыша (Худ. Б. Винокуров)

Василенко Иван Дмитриевич

— Бывают, Матрена, бывают, хоть на них и почиет благодать божия. Сие даже согласуется с божественным учением. «Будьте аки дети», — говорится в писании, а дети, известно, народ неразумный.

— Это почтарка, отец Константин, — объяснил я. — Доставила мне пакет от инспектора. Теперь она всю волость обслуживает.

— Почтарка? А-а-а… Всю волость?… А-а-а… Так, значит, предписания из епархиальной консистории теперь ты будешь доставлять мне?

— Нет, уж извольте за почтой посылать своего звонаря в волостное правление. В Бацановке до правления из любого места рукой подать.

— Жалко, жалко! — покачал отец Константин

головой. — Я бы тебя принял с подобающей твоей красоте щедростью.

— А как бы приняла меня попадья? — прищурилась Зойка.

Отец Константин вздохнул:

— Попадья уже год, как спит во гробе. А в книге «Бытие» сказано: «Не добро быти человеку единому». Оттого и создал господь для Адама Еву. Скучно, Матрена, мне без Евы. — Он тряхнул своей черной волнистой гривой и крикнул в кухню, где слышались спотыкающиеся шаги Прасковьи: — Эй, убогая, поди сюда! Сбегай-ка в лавчонку, принеси сладкого винца, «церковным» называется. Да прихвати пряничков мятных, да орешков, да барбарисовых конфеток.

— Как же можно, батюшка, церковное вино тут пить? Школа ведь не освящена, — укоризненно покачала головой сторожиха.

— Иди, иди, не твое это дело! На? вот две полтины.

Прасковья затопала к выходу, а батюшка, обратясь ко мне, спросил:

— В самом деле, почему ж до сих пор не освятили школу? Дойдет до его преосвященства, опять мне будет выволочка.

— Попечитель говорит, — ответил я, — что освятить школу — это не просто отслужить молебен и окропить стены святой водой, а еще — накрыть на улице столы, отобедать всей деревней и выпить десять ведер водки. Нужны деньги, а общественные деньги богатей Перегуденко потратил на постройку своей мельницы и не торопится возвращать. Кстати, вы знаете, что в прошлом году тут уже был какой-то молебен с общественным обедом? Помолились, напились и устроили поножовщину. Двух парней зарезали.

— Да, было дело под Полтавой, — пробормотал отец Константин. — А сами вы не боитесь жить в неосвященном помещении?

— До сих пор меня не навещали ни черти, ни ведьмы.

— Черти — может быть, что же касается ведьм… — Отец Константин многозначительно покосился на Зойку.

Та сейчас же отозвалась:

— Да и я у вас, батюшка, пока не рассмотрела на груди креста, приняла за кого-то другого. Вроде, сказать, за того, который в поэме Лермонтова «летит над грешною землей».

Отец Константин расхохотался:

— Что значит неосвященная школа: вся бесовская сила собралась здесь. Вот принесет сторожиха вина — устроим шабаш.

«Церковного» в лавочке не оказалось, и Прасковья принесла чего-то покрепче. Священник налил ей полную чашку:

— Пей и ступай по своим делам.

Глаза у Прасковьи стали масленые. Она перекрестилась, высосала все до дна, опять перекрестилась и умиленно сказала:

— Причастилась, сподобилась. Слава тя, царица небесная! — Брыкнула ногой и ушла.

Зойка прыснула.

— Чего смеешься? — с притворной строгостью сказал отец Константин. — Грех!

— Так, смешинка в рот попала. Удивительно, батюшка: на меня намекаете, а самую настоящую ведьму не примечаете…

— Ведьмы разные бывают. «Вия» Гоголя читала? Помнишь, какая краля загубила бурсака Фому?

Вина Зойка пить не стала, только

пощелкала орешков.

Отец Константин допивал бутылку, когда в окно кухни постучали.

— Псаломщик мой проснулся, — сказал он, выглянув из окна. — Надо ехать. — Потом приблизился к Зойке вплотную и, глядя ей в глаза, спросил странно дрогнувшим голосом: — Хочешь, подвезу до самой Бацановки? Места в тарантасе хватит.

— А коня моего куда посадим?

— Ты — на коне? — опять взметнул свои брови батюшка.

— А вы думали — на метле?

Уходя, отец Константин погрозил Зойке перстом:

— Будешь гореть в геенне огненной, будешь!

— Вот там и встретимся, — с доброй улыбкой ответила она.

Я сказал:

— Ну, Зойка, околдовала ты попа. Ушел сам не свой.

Зойка сдвинула тонкие брови:

— Пусть не пялит на меня глаза.

7. Пакет

Зойка уехала, точнее, ускакала. Стоя у окна, я видел, как упруго она то поднималась, то опускалась в седле, и думал: «Нет больше на свете другой такой Зойки. Счастлив будет тот, кого она полюбит. А полюбит она только особенного человека, во всех отношениях достойного ее — и умом, и душой, и мужской красотою». Когда всадница достигла крайней хаты и скрылась за поворотом, тоска вдруг сжала мне сердце. И опять, как это часто было в детстве, я показался себе ничтожным существом, не способным ни мыслить самостоятельно, ни действовать.

Сторожиха окончила в классе уборку и перед уходом заглянула ко мне в комнату:

— Соколик, ежели что, очерти круг, стань посредине и скажи: «Сгинь, нечистая сила! Да воскреснет бог и расточатся врази его!» И всю нечисть как ветром унесет.

— Прасковья, в который уже раз вы учите меня этой глупости! — разозлился я. — Идите наконец домой и не мешайте мне тетради проверять!

— Иду, иду, соколик. — Она сделала несколько шагов, потом вернулась и, озираясь, прошептала: — А перед сном окна и двери крестом осени. И печку тоже, а то как бы в трубу не влетела…

— Вон! — крикнул я.

Прасковья мгновенно исчезла.

«Вот так и надо действовать в жизни», — сказал я себе, запер двери и полез под тюфяк. Из пакета на стол посыпались листы тетрадочной бумаги. Все слова написаны печатными буквами, видимо, одной и той же рукой. Бегло прочитав несколько листков, я заметил, что авторы их — из разных селений нашей волости и разных заводов уездного города. Ясно, подлинные письма остались где-то в другом месте или были просто уничтожены, а эти листки — лишь копии. Вот какая предосторожность. Я углубился в чтение со всем вниманием. Да, Илька правильно говорил: грамматика хромала почти в каждом листке. Но зато сколько настоящих, а не выдуманных, как в приложениях к журналу «Родина», трагедий заключено в этих «безграмотных» сообщениях. Даже не верилось, что очень близко от меня происходят такие жуткие события. Вот листок из деревни Кулебякиной, что в семи верстах от Новосергеевки. У крестьянина Мигуленко издохла лошадь. Боясь расстаться с наделом, он впрягся в плуг сам и впряг своих старых родителей. Во время вспашки у матери ущемилась грыжа. Через два дня мать умерла. У отца помутился рассудок. Мигуленко полез на чердак и там повесился. Об этом случае я в свое время читал в газете «Приазовский край», в отделе происшествий. Но там говорилось, что «причины самоубийства не выяснены».