Жизнь и приключения Заморыша (Худ. Б. Винокуров)

Василенко Иван Дмитриевич

Вот другой случай. В Малой Федоровке безлошадный бедняк Кравченко попал в кабалу к богатею Матвееву. Чтоб не сесть за долги в тюрьму, он вышел из общины, закрепил за собой надел и продал его за полцены тому же Матвееву. Теперь дети пошли с сумой по миру, а сам Кравченко беспробудно пьет. Тащит не только из своей хаты, но и у соседей, в том числе и у своего разорителя. На днях по жалобе Матвеева суд приговорил Кравченко к заключению в арестном доме.

А вот случай из заводской жизни. Мастер металлургического завода Передереев любит заниматься поборами. Но даже тем, кто ему угождает, он по малейшему поводу грозит: «Ты у меня быстро вылетишь

за ворота!» — и безжалостно их штрафует. Доменщик Крутоверцев осмелился пожаловаться на него дирекции. В тот же день Крутоверцева уволили как бунтаря. И вот уже пятый месяц он нигде не может найти работы — попал в черный список.

Эти и подобные заметки я принялся перекраивать на все лады, стараясь сделать их предельно сжатыми и в то же время такими, чтобы «суть вопроса была видна как на ладони». И тут я с удивлением и тревогой увидел, что самым трудным для меня делом оказались не запятые и яти, а эта самая суть вопроса. В чем же она? Как ее поймать?

Отодвинув листки-письма в сторону, я стал вчитываться в статью, занявшую целых четыре страницы. Начиналась она так: «Прошло больше года, как умерщвлен ставленник совета объединенного дворянства председатель совета министров Столыпин. Напрасно кое-кто надеялся, что со смертью этого погромщика, покрывавшего страну «столыпинскими галстуками» — виселицами, изменится и политика царского правительства. Столыпинская крестьянская реформа рассчитана была на то, чтобы царизм нашел себе опору в кулачестве, а помещичье землевладение осталось бы по-прежнему нетронутым…» С первых же строк мне стало ясно, что хотя статья была написана той же рукой, что и письма с мест, но автор ее в политике чувствует себя, как рыба в воде. «Уж не «лавочник» ли?» — мелькнула у меня догадка. Ссылаясь на события, описанные в письмах с мест, автор проводил ту мысль, что у трудового крестьянства и у рабочих враг один — царизм. Его-то и должен свергнуть народ под руководством пролетариата. Конечно, статью эту я не переделывал, а только исправил грамматические ошибки (их, кстати сказать, было немного), зато я нашел ключ к обработке писем с мест, так, по крайней мере, мне показалось. И до поздней ночи я не вставал из-за стола.

Зойку я ждал с трепетным нетерпением и каждое утро считал, сколько остается дней до ее приезда. В то же время мною все сильнее овладевал страх, что я не успею к сроку выправить все письма или сделаю не так, как следует. Под влиянием этого страха я опять перечитывал уже дважды выправленные письма и каждый раз находил, что подправить. Особенно трудно мне было придумать заголовок. Так я трижды менял его для письма о заключении в арестный дом спившегося Кравченко и наконец остановился на строчках из стихотворения Никитина, только чуть перефразировал их:

Да по чьей же он милости пьяницей стал И теперь ни за что пропадает?

Письму о занесении доменщика Крутоверцева в черный список я дал сначала название «Не смей жаловаться», потом заменил его «Черным делом», потом решил, что лучше всего назвать просто — «Черный список». Но так ни на чем окончательно и не остановился.

А письмо о повесившемся я назвал «Трагедия в Кулебякиной». Чувствовал, что не то, и все-таки не придумал ничего лучшего.

Зойка появилась даже раньше, чем обещала. Когда она осторожно постучала в дверь (а

было это в два часа ночи), я выхватил из-под тюфяка заготовленный пакет и положил его около печи: в случае чего все было бы брошено на горящие угли.

И как я обрадовался, услышав через дверь ее шепот:

— Митенька, открывай скорей.

Я снял болт и медленно, чтоб не щелкнуло в замке, повернул ключ.

— Открывай шире, а то он не пройдет.

— Кто — он? — не понял я и встревожился.

За Зойкой, положив ей на плечо голову, стоял конь.

— Иди, Гриша, только не стучи ножками.

Она взяла коня за уздечку и повела прямо в класс. Такое могла придумать только Зойка.

Гриша остался в классе, а мы с Зойкой ощупью прошли через класс в мою комнату. Пакет я опять сунул под тюфяк.

— Понимаешь, — шептала она, — нехорошо, если кто увидит ночью коня около школы.

— А если кто увидит его в классе?

— Что ж, подумают, что он пришел учиться, — засмеялась Зойка. — Никто не увидит: я уеду до рассвета.

Я зажег ночник. По комнате разлился слабый, синеватый от колпачка свет.

— Вот привезла тебе подарок, — сказала Зойка, вынимая из брезентовой сумки и расправляя темные с помпончиками занавески. — Хоть твои окна на улицу не выходят, а так все-таки надежней. Да и тебе уютней будет, а то совсем в комнате голо.

Из двух моих окон одно выходило в класс, а другое — в застекленные сени, поэтому в комнате даже днем было полутемно, тем более, что я окна закрывал газетами. Зойка прикрепила занавески, отошла к двери и оглядела комнату: да, конечно же, стало гораздо уютней. От удовольствия мы оба засмеялись. Теперь уже можно было и лампу зажечь, не опасаясь, что кто-нибудь увидит мою ночную гостью.

Зойка сняла ватник и сапоги, а на ноги надела комнатные туфли, извлеченные все из той же вместительной брезентовой сумки.

— Какая ты стала грациозная и… домашняя, — сказал я. — А девчонкой была длиннорукая, долговязая… и противная задира.

— Противная, а сам цыплят для меня крал.

— Я?!

— Забыл? А кто принес двух цыплят, когда я болела? Я потому и на ноги встала, что бабка мне из тех цыплят суп варила.

— Так я ж их на базаре купил. Украл из кассы в чайной полтинник и купил.

— Ну, полтинник украл — не все равно! — Зойка подошла ко мне и потерлась щекой о мою щеку. — Ох, я ж и любила тебя девчонкой!

— За цыплят?

— За все: и за цыплят, и за «Каштанку», которую ты мне, больной, читал. Из-за той «Каштанки» я и в цирк подалась. Думала, сделаюсь знаменитой акробаткой, тогда и ты меня полюбишь.

— Да я и так любил тебя, Зойка, — сказал я, прижимая ее золотую голову к своей груди.

— Любил, да не так, — загадочно ответила она и мягко отвела мои руки. — Что у тебя есть? Я голодная.

— Картошка есть, огурцы, цибуля. И еще бутылка недопитого попом пива.

— Тогда пируем! Кстати, я его, попа твоего, сегодня встретила на шляхе. Ехал куда-то по требам. Увидел меня, кричит: «Эй, Диана (видишь, я уже Дианой стала у него), когда в Новосергеевке будешь?» Я заглянула в сумку, будто проверила почту, и сказала: «Завтра». — «Ну, так встретимся: я там урок даю». Помахал мне шапкой и покатил дальше.

— Завтра? — удивился я. — А мне говорил, что через месяц. Может, и вправду ты ведьма? Приворожила попа.