Жизнь и приключения Заморыша (Худ. Б. Винокуров)
Шрифт:
— Что же плохого в том, что мальчик учится? — попытался я возразить. — Если б он занимал чужое место, а то…
— Не извольте умничать!.. — прикрикнул на меня расходившийся начальник. — Чтоб этого вундеркинда завтра же не было в школе!
Я вспомнил способ, которым однажды умиротворил околоточного надзирателя, и рискнул еще раз применить его:
— Ваше распоряжение, господин инспектор, я, конечно, выполню. Но одновременно обращусь в Петербург к Константину Петровичу с просьбой разрешить мальчику вернуться в школу.
— К какому Константину Петровичу? — уставился на меня инспектор. — Кто такой Константин
— Как, вы не знаете Константина Петровича? Это двоюродный брат моей мамы, действительный статский советник. Он служит в министерстве народного просвещения. Недавно мама получила от него письмо: дядя приглашает меня провести лето у него на даче в Петергофе.
Нижняя челюсть у инспектора отвисла. Некоторое время он обалдело смотрел на меня и вдруг заулыбался:
— Как, Константин Петрович — вам дядя? Прия-атно, очень, о-очень приятно! Ха-ха! Вот неожиданность!
— Странно, что вы не знали об этом. Разве околоточный надзиратель вас не поставил в известность, когда собрал перед моим назначением все сведения обо мне? — продолжал я заноситься.
— Да, да, он на что-то намекал, но я тогда не вник должным образом. Очень, очень приятно. А беспокоить дядюшку по таким мелочам едва ли стоит. Пусть мальчик ходит. Беру на себя всю ответственность. Действительно, на редкость способный мальчуган. Вы правильно делаете, что прокладываете талантам дорогу, абсолютно правильно!
Перед тем как опять закутаться и уехать, инспектор развернул учительский журнал и под графой «Отметки ревизующего лица» написал: «Учитель к своим обязанностям относится с большой любовью и добросовестностью».
15. Страшное дело
Близилась весна. Грязь на улице была черна и густа, как вакса, а вокруг школы земля уже подсыхала, и от нее поднимался легкий прозрачный парок. Из дворов доносился стук молотка, звон и лязг железа: хозяева приводили в порядок плуги, бороны, сеялки.
В эту пору и случилось то страшное дело, которое всполошило всю деревню.
Семен Надгаевский обычно приходил в школу раньше других: на нем лежала обязанность снабжать ребят тетрадями и перьями еще до первого урока. Но однажды он совсем не явился.
— Кто знает, почему нет Надгаевского? — спросил я.
— А его батьку звязалы, — ответили ребята.
— Что такое? — встревожился я. — Как это — связали? Кто связал? Почему?
— Вин вчора прыбыв Перегуденко. Утром из Бацановки прыйихалы соцкие с урядником и звязалы.
Я отпустил ребят на час раньше и пошел на Третью улицу. Около небольшого под черепичной крышей дома Панкрата Надгаевского толпились люди. Рябой сотский с медной бляхой на груди и суковатой палкой в руке лениво говорил:
— И чего вы тут нэ бачилы! Идить до дому, без вас всэ зробыться.
Другой сотский стоял во дворе, около закрытого на замок сарая.
Я прошел в дом. Женщина, в глазах которой застыл страх, неподвижно сидела на лавке, а Семен стоял около нее с кружкой и жалобно просил:
— Выпыйтэ, мамо, выпыйтэ.
Я поздоровался. Женщина остановила на мне свои ужасные глаза и ровным голосом проговорила:
— Вот, учитэль, и звязалы нашего Панкрата. Звязалы и бросылы в сарай. И замок повисылы. В його ж сарайи и тюрьму йому зробылы. А кажуть, шо е бог на свити.
— Семен, что случилось? Расскажи! — взволнованно
Семен поставил кружку на подоконник и всхлипнул:
— Згубыв батю куркуль проклятый, згубыв…
Успокоившись немного, он рассказал мне тяжелую историю.
Перегуденко уже давно нацеливался не только на Бегунка Панкрата Надгаевского, но и на самого Панкрата. Затеяв постройку вальцовой мельницы, Перегуденко не раз закидывал удочку, не пойдет ли Панкрат к нему в работники: кто еще мог таскать по лестнице пятипудовые мешки так, как богатырь Надгаевский! До поры до времени Панкрату удавалось получать отсрочку платежа долга, но перед севом Перегуденко сделал ловкий ход, и у Панкрата за долг увели Бегунка. Пока суд да дело, лошадь поставили в конюшню Перегуденко. Панкрат попробовал уладить дело миром. Взял с собой Семена и отправился к кулаку. «Пойми, у меня ж наследник, — говорил он, указывая на сына, — его скоро женить надо: какой же из него будет хозяин без коня?» А Перегуденко ему: «Ничего, и без коня обойдетесь. Вот же живет Васыль. На что ему своя лошадь, когда их, лошадей, и у меня полная конюшня. А не хочешь разлучаться со своим любимцем — иди на мельницу работать: так и быть, разрешу тебе возить мою муку в город на Бегунке». Услышав такие издевательские слова, Панкрат от ярости взревел. Перегуденко бросился из дома во двор. Панкрат за ним. Когда Семен вбежал во двор, то увидел, что по лицу отца текла кровь, а Перегуденко лежал на земле с закрытыми глазами. Сбежались Перегуденкины домочадцы и отлили хозяина водой, а окровавленный Панкрат вывел своего Бегунка из конюшни и увел домой. Утром приехал урядник. Бегунка он вернул Перегуденко, а Панкрата велел связать и запереть в сарае. «За что? Он же меня первый ударил!» — говорил Панкрат. «Кто кого ударил первый, суд разберет, а покуда посиди-ка в остроге», — сказал урядник и уехал в город за следователем.
Я вышел во двор и попросил сотского пустить меня к Панкрату в сарай.
— Шо вы, господин учитель, — замотал тот головой. — Хочете, шоб и мэнэ посадылы?
— Дмитрий Степаныч, — кричал Панкрат через дверь, — сыном моим клянусь, он первый меня ударил!
Урядник вернулся со следователем и врачом судебной экспертизы. Панкрата отправили в город, в острог.
Как только начальство уехало, Перегуденко, до того лежавший в постели и тяжело стонавший, поднялся, отправился в сарай и собственноручно засыпал Бегунку овса в кормушку.
Следствие велось в ускоренном порядке. Уже через неделю «дело о покушении крестьянина Надгаевского Панкрата Гавриловича на жизнь крестьянина Перегуденко Наума Ивановича» было передано в суд и назначено к слушанию на седьмое марта.
Но в самый канун судебного разбирательства произошло еще одно событие, всполошившее на этот раз не только нашу деревню, но и всю волость, весь церковный приход.
Осматривая стройку мельницы, Перегуденко забрался на крышу и оттуда свалился на камни. В бессознательном состоянии его отвезли домой. Придя в себя, он послал за священником. Отец Константин, не заезжавший в Новосергеевку с той поры, как Зойка отказалась войти к нему в дом, немедленно прибыл с дарохранилицей напутствовать больного. Что ему сказал Перегуденко на исповеди перед смертью, в то время никто не знал. Видели только, как поп выскочил на улицу с перекошенным лицом и велел кучеру гнать в город.