Жизнь и приключения Заморыша
Шрифт:
– Вот это к твоей фигуре больше пойдет. А? Как считаешь?
– и показал мне серую материю, без рубчиков.
Назло Витьке я сказал, что, конечно, серая лучше черной.
Путешественник подмигнул лавочнику, и тот завернул Витькину материю отдельно, а мою отдельно. Я нес свои будущие брюки, вдыхал запах новой материи, и этот запах краски был мне приятнее всех запахов на свете.
Шил нам брюки сам путешественник, вручную. Мы с Витей сидели возле него на низеньких скамеечках и слушали, что он нам говорил о лесах. В наших краях лесов совсем не было, все только
– А из зверей я всех больше люблю белку, - сказал он. Такая забавная зверушка! Иду раз по лесной тропе, глянул вверх - сидит она на сосне. Прижалась к стволу, уши торчком и смотрит на меня с превеликим любопытством: дескать, что это за зверь двигается на двух лапах? Я остановился и говорю: "Милая, ты меня не бойся, я зла тебе не сделаю. Видишь, я и сам ростом невелик. Лучше сядем вот под этой сосенкой и побеседуем: может, и поймем друг дружку".
И она уже начала было спускаться, но потом раздумала, сиганула, вроде акробата, на другую сосну - и была такова.
– А разве она может говорить по-человечески?
– спросил я.
Витька сейчас же фыркнул. Но путешественник сказал:
– Так, как мы, она, конечно, разговаривать не умеет, но сделать лапкой знак какой-нибудь и она, по-моему, смогла бы.
Брюки получились как у взрослых: длинные, с двумя большими карманами и одним маленьким - для часов.
Конечно, часов у нас не было, как не было и надежды иметь их, но кармашками мы еще долго гордились.
За работу путешественник не взял с отца ничего. Он пообедал, надел свою солдатскую шинель и стал прощаться.
– Куда ж ты теперь, милый человек?
– спросил отец.
– А все дальше и дальше. Буду идти вперед, пока не приду на то место, откуда вышел.
– Мудрено понять, - грустно сказал отец.
– И все пешком?
– Пешком.
– Далеко ли пешком уйдешь! Шаг-то у тебя мелкий.
Путешественник прищурил глаз.
– Ползет как-то муравейка вверх по березе, а я лежу под тем деревом и гляжу на него. Потом отвлекся, глянул туда-сюда, и, когда опять поднял кверху глаза, муравейки уже и видно не стало. Так-то.
– Ты хоть скажи, как звать тебя, - спросил отец.
– Как звать?
– Путешественник подумал: - По разному: летом - Филаретом, а зимой - Фомой.
Отец развел руками:
– Ну что ж, раз не хочешь сказать, не буду допытываться.
ИСЧЕЗНОВЕНИЕ НИКИТЫ
И еще один человек остался у меня в памяти на всю жизнь.
Лицо у этого человека было бескровное и рыхлое, будто его вот только сейчас вылепили из известки, даже просохнуть не дали.
Веки без ресниц, глаза как две изюминки, воткнутые в тесто. Ходил он в старой заштопанной шубе и всем жаловался, что его ограбила и выгнала жена с приказчиком. Но о нем говорили, что жену свою он уморил голодом, а приказчика чуть не
Он мечтал захватить в городе всю колбасную торговлю, однако другой колбасник сумел какими то махинациями разорить, его, и он помешался.
У нас он подсаживался к каждому столу, за которым ели, выклянчивал кусочек. Глядя на него, Никита всегда говорил: "Эх ма! Родила меня мать - не нарадовалась, семь верст бежала - не оглядывалась!"
Однажды поздней ночью полураздетый Никита прибежал к нам в комнату и с испугом сказал:
– Степан Сидорыч, кто-то в дверь ломится.
Все всполошились, зажгли огонь и стали около двери- кто с кочергой, кто с топором. Снаружи несся дребезжащий голос:
– Пусти-и-и! Замерза-а-ю!..
На улице, действительно, было очень холодно. Никита прислушался и с облегчением сказал:
– Да это Хрюков, полоумный!
Дверь открыли, и Хрюков на четвереньках вполз в зал. Он дополз до печки, приподнялся - и вдруг рухнул на пол.
– Помер, - сказал Никита, вглядевшись ему в лицо, и побежал в участок за полицией.
Приехали за Хрюковым только утром. Раздели, осмотрели и увезли в повозке.
А грязная шуба осталась у нас. Боясь заразы, отец облил ее карболовой кислотой и бросил во дворе на угольную золу. Там шуба и лежала, пугая Машу и нас с Витей. От кислоты она истлела и распалась на клочья, Отец сказал Никите:
– Отнеси эту гадость на базар, брось там в мусорный ящик.
Я стоял на дворе, когда Никита собирал клочья. Вдруг, он пугливо глянул на меня и сиплым голосом сказал:
– Иди отсюда!.. Иди скорей, а то заразишься...
Я ушел.
И больше мы Никиту не видели. Он унес истлевшую шубу и не вернулся. Даже паспорт и валенки оставил.
Отец заявил в полицию. Там спросили:
– Ничего не украл?
– Ничего, - ответил отец.
– Это-то и странно. С чего ему убегать?!
Полиция искать Никиту не стала, только паспорт и валенки забрала.
Отец помрачнел и стал часто задумываться. Маша во сне вскрикивала, а проснувшись, крестилась и говорила, что за нею гнался Хрюков. Мерещился мертвец и нам с Витей. А тут еще откудато поползли слухи, что Никиту унесла нечистая сила, с которой Хрюков был в дружбе, будто злой дух мстил Никите за то, что он бросил в мусорный ящик шубу мертвеца.
Однажды мы с Витей, взявшись за дужку, понесли во двор цибарку с угольной золой. Только хотели высыпать золу на кучу, как Витя крикнул:
– Ой, что это?!
В куче блестел желтый кружочек. Витя схватил его и стал рассматривать.
– Золотая, - сказал он.
– Старинная.
Мы побежали к отцу. Узнав, где мы нашли монету, отец побледнел и перекрестился, а потом и монету стал крестить. Крестил и в страхе шептал:
– Наваждение... Приманка... Приманка нечистой силы...
Он задумался. И вдруг радостно засмеялся.
– Ах, вот в чем дело! Теперь понятно!
И побежал во двор.
Там он принялся разгребать золу пальцами. Блеснула еще одна монета, другая, третья...