Жизнь и труды Пушкина. Лучшая биография поэта
Шрифт:
205
М. А. Салтыков – тесть барона А. А. Дельвига.
206
Очень забавен шуточный рассказ Пушкина о хозяйственных делах своих. «У меня, слава богу, все тихо, жена здорова… Дома произошла у меня перемена управления. Бюджет Алекс[андра] Григорьевича оказался ошибочен – я потребовал отчетов; заседание было столь же бурное, как и то, в коем уничтожен был Иван Григорьевич; вследствие сего Алекс[андр] Григорьевич сдал управление Василью (за коим блохи другого рода). В тот же день повар мой явился с требованием отставки; сего управляющего хотят отдать в солдаты, и он едет хлопотать о том в Москву – вероятно, явится к тебе. Отсутствие его мне будет ощутительно, но может быть все к лучшему. Забыл я тебе сказать, что Алекс[андр] Григорьевич при отставке получил от меня в роде аттестата плюху, за что он
207
Оба эти стихотворения вместе с патриотической пьесой Жуковского «Русская слава» напечатаны были тогда же отдельной книжкой под названием «На взятие Варшавы, три стихотворения В. Жуковского и А. Пушкина. С.-Петербург. 1831 года». Пушкин гораздо позднее, в 1836 году, выразил во французском письме (от 10 ноября) к князю Н. В. Голицыну (переводчику по-французски «Чернеца» Козлова и пьесы «Клеветникам России»), чувства, одушевлявшие его во время создания самого стихотворения: «Merci mills fois, – говорит он, – cher Prince, pour votre, incomparable traduction de ma pièce de vers, lancée centre les ennemis de notre pays… Que ne traduisites-vous pas cette pièce en temps opportun? Je l’aurais fait passer en Trance pour donner sur le nez а tous ces vociférateurs de la Chambre des députés». («Тысячу раз благодарю вас, любезный князь, за ваш несравненный перевод моей пьесы, устремленный на врагов нашей земли… Зачем не перевели вы ее вовремя, – я бы тогда переслал ее во Францию, как урок всем этим крикунам Палаты…») В конце письма Пушкин делает замечание о трудности, предстоящей переводчику русских стихов по-французски: «A mon avis rien n’est plus difficile que de traduire de vers russes en vers frangais, car vï la concision de notre langue, on ne peut jamais être assez bref». («По моему мнению, чрезвычайно трудно перелагать русские стихи на французские. Язык наш сжат, и краткости его выражения достичь мудрено».) Перевод кн. Голицына напечатан в Москве в 1839 году.
208
Вообще, пребывание поэта в Царском Селе было цепью дружеских веселых бесед, в которых царствовало постоянно одинаковое, ровное состояние духа. Случалось, что В. А. Жуковский спрашивал в этом кругу совета, не рассердиться ли ему на то или другое обстоятельство. Пушкин почти всегда отвечал одно: непременно рассердиться, но ни сам он, ни искавший его совета не следовали приговору. Пушкин был любезен, добродушен и радовался всякому счастливому слову от души. Так, он пришел в восторг от замечания одной весьма умной его собеседницы, что стих в пьесе «Подъезжая под Ижоры…» как будто в самом деле едет подбоченясь и проч.
209
Пушкин часто переменял квартиры. В Царском Селе он жил в доме Китаева. По приезде в Петербург он съехал с квартиры почти тотчас же, как нанял (она была очень высока), и поселился в Галерной в доме Брискорн. В 1832 году он жил на Фурштатской, у Таврического дворца, в доме Алымова, где его нашло послание графа Хвостова под заглавием «Соловей в Таврическом саду», из которого выписываем последний куплет:
Любитель муз, с зарею майской
Спеши к источникам ключей;
Ступай подслушать на Фурштатской,
Поет где Пушкин-соловей.
Песенка положена была и на музыку. Пушкин отвечал на нее учтивым письмом в прозе (см. «Стихотворения гр. Хвостова», том 7, прим. 151). Оттуда он переехал в октябре 1832 г. в Морскую, в дом Жадимировского. В 1833 и 1834 гг. он жил на Дворцовой набережной, в доме Балашевой, у Прачечного моста; в 1834 г. же – у Летнего сада, в доме Оливиера; в 1836 г. у Гагаринской пристани, в доме Баташева и в 1836 г. же у Певческого моста, в доме Волконской, где и умер.
210
Кстати заметить, что строфы IX, XXXIX, XL, XLI первой главы, пропущенные в печати, кажется, совсем не были написаны поэтом; по крайней мере, их нет в черновой рукописи.
211
Кстати упомянем, что
Поэтам Блажен, кто принял от рожденья
Печать священную Харит,
В ком есть порывы вдохновенья,
В ком огнь поэзии горит!
Он стройной арфе поверяет
Богинь заветные мечты,
И жизни лучшие цветы
В венок свой гордо заплетает…
Блаженней тот, кто посвящал
Певцам великим дни досуга,
Кто дар к высокому питал;
Но снисходительного друга
Своим стихом не искушал.
212
Не нужно указывать читателю, что этот отрывок есть карикатура на макферсоновского «Оссиана» и, видимо, написан с целью осмеять все подобные философствования.
213
8 февраля, ночью (фр.).
214
Эти строфы третьей главы перешли в посмертное издание сочинений Пушкина из «Современника» (1838, т. 12), где также носили заглавие «Новые строфы из «Евгения Онегина». В том же журнале (1838, т. 11) помещен был и неизданный отрывок «Онегина»: «Сокровища родного слова…», но он сопровождался примечанием издат[еля], которое уже, несомненно, свидетельствует о существовании полной рукописи «Евг. Онегина», к сожалению, не бывшей под глазами составителя этих материалов. Вот примечание: «Веселые и грациозные шутки, составляющие отличительность этой поэмы покойного Пушкина, не всегда, как увидят читатели в новых строфах, приходили прямо под перо поэта. Он писал и в расположении строже сатирическом, но так умел владеть своим предметом, что обрабатывал его долго, прежде нежели оканчивал труд совершенно. Приводимые здесь строфы вписаны в его оригинал особо против XXVII и XXVIII строф главы 3».
215
В подлиннике «объятая невольным» зачеркнуто и заменено фразой, недоступной разбору.
216
Не можем пропустить забавной фразы, встреченной в эпизоде о странствиях Онегина после стиха «Я жил тогда в Одессе пыльной…». Вот она:
. . . .Я жил поэтом
Без дров зимой, без дрожек летом.
217
«Юность поет про любовь». Этот стих Проперция имел у Пушкина еще другой, так сказать, подставной стих. Сверху отрывка карандашом написано: «И первой нежностью томима».
218
Выписываем здесь еще две черновые строфы этого отрывка. Может быть, ими он даже хотел начать снова роман свой, но потом одумался и покинул намерение…
I
В мои осенние досуги,
В те дни, как любо мне писать,
Вы мне советуете, други,
Рассказ забытый продолжать.
Вы говорите справедливо,
Что странно, даже неучтиво
Роман, не конча, прерывать…
. . . .
Что должен своего героя,
Как бы то ни было женить,
По крайней мере – уморить,
И лица прочие пристроя,
Отдав им дружеский поклон,
Из лабиринта выслать вон.
II
Вы говорите: «Слава богу!
Покамест твой Онегин жив,
Роман не кончен. Понемногу
Пиши ж его – не будь ленив.
Со славы, вняв ее призванью,
Сбирай оброк хвалой и бранью,
Рисуй и франтов городских,
И милых барышень своих,
Войну и бал. . . .
Чердак, и келью, и хоромы —
И с нашей публики за то
Бери умеренную плату:
За книжку по пяти рублей —
Налог не тягостный, ей-ей!»
219
В бумагах Пушкина сохранилось еще несколько отрывков из посланий к друзьям, нигде не напечатанных: лица, имеющие их в руках своих в полном и оконченном виде, вероятно, сообщат публике эти весьма любопытные произведения нашего поэта. Мы не имеем возможности приводить здесь отрывки, которые, статься может, совсем не похожи на настоящие стихотворения. Вот пример такого послания к одному из товарищей поэта:
К М*
Завидую тебе, питомец моря смелый,
Под сенью парусов и в бурях поседелый!
Спокойной пристани давно ли ты достиг?
Давно ли тишины вкусил отрадный миг?
И снова ты бежишь Европы обветшалой…