Жизнь и творчество Р. Фраермана
Шрифт:
Начинаются годы скитаний, суровые «университеты жизни». Сначала Фраерман проходит практику в качестве подручного кочегара, не расставаясь еще с мыслью окончить Харьковский технологический институт и стать дипломированным инженером-паровозостроителем. Но годы скитаний приходятся на бурное время коренной ломки социальных основ общественного уклада огромной страны. «Университеты жизни» для молодого человека само собой становятся «университетами борьбы». Понятие о борьбе, естественно, ассоциируется с понятиями об отваге, мужестве, риске, геройстве, о готовности идти на жертвы. Все это верно, но все это не может дать полного представления об огромном душевном напряжении и накале, охватывающем человека в моменты великих классовых потрясений. Теперь многие из нас и не представляют, сколь многозначно было понимание и толкование революции на ее начальных этапах,
Выбор пути в революции для харьковского студента не был трудным и тем более мучительным. И дело не только в том, что перед ним, выходцем из беднейшего и угнетенного сословия, революция открывала самые обнадеживающие перспективы, а в том, главным образом, что он хорошо знал, сколь благотворны грядущие социальные преобразования для народа, для широчайших обездоленных масс. А их к тому времени Фраерман знал достаточно хорошо. И местные условия на Дальнем Востоке он сумел изучить вполне прилично и как раз в пору бурных социальных потрясений, особенно четко обнажавших всю гнилость начинавших рушиться устоев.
Революционные события, происходившие в Николаевске-на-Амуре, Р. И. Фраерман описывает в «Огневке», «Буране», «На Амуре», частично в рассказе «На мысу», в повести «Васька-гиляк» и, наконец, в одном из поздних и, на мой взгляд, весьма интересном произведении — большой повести «Золотой Василек». И весьма примечательно, что в каждом из этих произведений рисуется одинаково пестрая картина политических сил. Совпадение это, разумеется, не случайное, оно безусловно отражает реально сложившуюся политическую обстановку, которую хорошо знал по личным наблюдениям будущий писатель.
В то бурное и сложное время Р. Фраерман держался поближе к рабочим-железнодорожникам Никольска-Уссурийского, Хабаровска, Николаевска-на-Амуре, был тесно связан с революционной молодежью, а в пору японской оккупации и с партийным подпольем. Он был свидетелем разгула семеновцев, японских интервентов и отличавшихся особой жестокостью местных анархистов.
На всю жизнь запомнится ему суровая зима 1919 года, когда «небо, бездонно синее, как на верещагинских полотнах, подсинивало золотой песок холодных улиц». Но не одно это яркое сопоставление бездонной синевы и золота будет вызывать память о тяжелом годе, писателю не забудутся до конца дней лютые зверства Макавеевского застенка казачьего атамана Семенова. Застенок этот уже в те далекие годы мог состязаться с будущими фашистскими Освенцимом, Треблинкой и Майданеком, где и после окончания Отечественной войны казалось, что из самой глубины земли все еще доносится «едва слышный погребальный звон».
Мы мало знаем подробностей из жизни писателя в 1918 и в 1919 годах, он почти не рассказывал о себе. Лишь в «Раздумье» Деряев в одном из эпизодов припомнит «три года гражданской войны, три года походной таежной жизни на Дальнем Востоке, вечная опасность, грязь, конина на обед...». Его охватит сильное волнение перед встречей со старым другом боевых лет, «который учил его быть большевиком и который, пройдя царскую каторгу и ссылку, спокойно сел в Макавеевский застенок атамана Семенова».
Все это позволяет предположить, что боевые годы были наполнены для будущего писателя многими опасностями и тяжелыми испытаниями. Они закаляли романтически и революционно настроенного юношу и готовили к новым испытаниям, которые выпадут на его долю, когда он в бурном 1920 году станет боевым комиссаром партизанского отряда.
Назначение на должность комиссара партизанского отряда Р. И. Фраерман получил в самом начале мая 1920 года. Шел ему тогда двадцать четвертый год. Был он невысок ростом, по-мальчишески хрупок сложением и моложав настолько, что ему нельзя было дать его лет, хотя по паспорту значилось, что он еще старше.
Должность комиссара партизанского отряда крупная и весьма ответственная. Часто не командир отряда решал его судьбу в целом и каждого бойца в отдельности, а комиссар. Он являлся тем волевым центром, вокруг которого все сплачиваются. Его политическая проницательность, его мужество, его нравственная сила служили не только примером для всего отряда, но и залогом верности и справедливости принимаемых решений. Так было не только в партизанских отрядах Дальнего Востока, но и в регулярных частях Красной Армии в годы гражданской войны. Да и в Отечественную войну роль боевых комиссаров была велика.
Имя партизанского комиссара Фраермана на Дальнем Востоке было известно. Пожалуй, уместно будет заметить здесь, что дальневосточный партизан Александр Булыга, будущий писатель А. Фадеев, в 1920 году был наслышан о партизанском комиссаре Рувиме Фраермане. Позднее, уже в Москве, это послужит поводом для личного знакомства и продолжавшейся свыше трех десятилетий дружбы. А. Фадеев бывал в доме Фраерманов, принимал участие в заседаниях «Конотопа». Однажды пригласил Рувима Исаевича участвовать в совместной поездке на Дальний Восток. Между ними завяжется переписка, из которой, к большому сожалению, сохранится лишь очень немногое. А. А. Фадеев первым даст в самый короткий срок горячо положительную оценку «Дикой собаке Динго...» и напечатает ее без малейшего промедления в журнале, который будет редактировать. Такова в нескольких словах эта дружба, началом которой или, точнее, поводом для которой будет заочное знакомство, а главное, конечно, участие в совместной борьбе против белогвардейцев и японских интервентов на милом для обоих Дальнем Востоке.
Сам Р. И. Фраерман ни о каких своих заслугах никогда не распространялся. Одна из дальневосточных газет опубликовала свидетельства об участии будущего писателя в создании первых комсомольских организаций в Николаевске-на-Амуре. Рувим Исаевич знал эту публикацию, она ему была прислана, но, насколько мне известно, не счел нужным ее как-либо прокомментировать. Известно — сам писатель это подтверждал, хотя в подробности и не вдавался, — что непосредственно перед назначением на пост комиссара партизанского отряда он редактировал газету местного военно-революционного штаба «Красный клич». Как долго он ее редактировал, каким образом был назначен на этот пост и что предшествовало этому — ничего этого мы не знаем, нигде в своих воспоминаниях писатель об этом не обмолвился.
Но и эти скупые сведения, как мне кажется, дают основания полагать, что к моменту назначения на пост комиссара партизанского отряда в штабе партизанских сил Р. И. Фраермана знали достаточно хорошо, считали его человеком, заслуживающим самого высокого доверия, которое он заработал, зарекомендовав себя с лучшей стороны на практической революционной работе.
О подробностях длительного похода, в котором на долю Р. И. Фраермана выпала ответственная роль комиссара, можно узнать из публикуемых в этой книге его «Воспоминаний».
Весной 1920 года в урочище Керби сосредоточились основные партизанские силы Приамурья, оставившие некоторое время назад сожженный дотла японскими интервентами деревянный, но достаточно богатый и процветающий город Николаевск-на-Амуре. Сюда же эвакуировалась и основная масса населения, уцелевшая после разорения города и стычек с японцами и анархистскими бандами, самым беспощадным образом расправлявшимися и с мирными жителями.
На протяжении всего долгого похода молодой комиссар дальневосточных партизан с каждым днем все внимательнее вглядывался в лица шагавших рядом бойцов, изучал их разнообразные характеры, повадки, манеру держать себя в трудные минуты и тогда, когда наступал долгожданный отдых, когда у таежного костра наконец удавалось вытянуть натруженное тело и расслабить каждый ноющий мускул, в томительные дни голода и в те счастливые часы, когда можно было насытиться. Возможно, тогда еще шагавшие рядом люди, товарищи по отряду, боевые друзья-партизаны и не казались молодому комиссару теми героями, которые потом поднимутся, полные жизни и яркой индивидуальной очерченности, со страниц его книг. При жизни Рувима Исаевича я как-то не догадался его спросить, приглядывался ли он тогда к своим боевым друзьям как к будущим литературным героям, а сейчас об этом уже не спросишь. И тем не менее наше гадание не беспочвенно. Ведь партизанским комиссаром стал молодой человек, который до этого писал и печатал стихи, был в душе поэтом и продолжал оставаться им. И несомненно, уже тогда в ком-то он угадывал будущих Ваську-гиляка, партизан Макарова, Боженкова, Кумалду, Лутузу, зорко высмотрел и прелестную таежную Никичен, Олешека, а Небываевым был сам; на всю жизнь запоминал краски и запахи тайги, чтобы напоить ими страницы своих книг. Тогда уже в зеленой дымке таежных зарослей впервые мелькнула тень дикой собаки Динго.