Жизнь и удивительные приключения Нурбея Гулиа - профессора механики
Шрифт:
По утрам я чаще всего ходил с Федей в его лабораторию — маленький домик на самом берегу моря. Там мы быстро решали возникающие научно-технические вопросы, и, оставив сотрудников работать, шли купаться. К этому времени к нам присоединялись Лера и Тамара. Вечером же мы занимались одним и тем же — выпивали в квартире или, что было романтичнее, «в хижине дяди Феди», как мы прозвали лабораторию на берегу моря.
Федор очень любил Одессу, и мы часто наезжали туда. Мне Одесса не понравилась — люди там грубоватые, говорят очень громко, готовы обмануть тебя всегда и во всем. А женщины вообще ведут себя совершенно беспардонно.
Идем как-то всей компанией по пляжу, ищем место, где бы приземлиться. Видим — под большим зонтиком выпивает какая-то компания. И вдруг от компании отделяется и неровной походкой направляется ко мне жгучая брюнетка моего возраста в купальном костюме. Она машет рукой — остановись, мол.
Я стою в плавках и жду, что же будет дальше. А дама подошла, оценивающе оглядела меня с головы до ног и прокричала своей компании:
— Послушайте, этот чудак мне очень даже понравился!
И не обращая внимания на стоящих рядом Тамару и Леру, обнимает меня за шею и целует взасос. Я чуть губ своих не лишился от этого засоса — дама видимо, решила взять у меня пробу желудочного сока на кислотность. Я вырывался, как мог, и освободился только с помощью наших женщин. А одесская львица, помахивая окороками, снова пошла к своим под зонтик.
Или другой пример. Зашли мы как-то в этот хваленый «Гамбринус», что на Дерибасовской. И что в этом «Гамбринусе» находили Куприн, или кто-то там еще, и восторгались им? Грязный подвал, пропахший прокисшим пивом и сигаретным дымом. С трудом нашли столик, смахнули с него рыбьи скелеты и чешую, поставили свои кружки и положили раков. И тут же появляется фурия с грязной и мокрой тряпкой, обзывает нас «скотобазой», утверждает, что место нам не здесь, а «под Привозом». А затем начинает своей ужасной тряпкой вытирать столик, задевая наши кружки и наших раков. Я заметил, что у нее поранены почти все пальцы правой руки; пальцы были перевязаны грязными бинтами, а поверх них были надеты резиновые напаличники, похожие на детские презервативы. Вы после такого зрелища и такой встречи пришли бы снова в «Гамбринус»? Вот и я говорю…
Но настоящим шедевром нашего застолья в Одессе был вечер в ресторане, что на Морвокзале. Ресторан большой, красивый, стоял на сваях над морем. Выпили, конечно, неплохо, но чуть больше нормы. Я сижу, отдыхаю, Федя танцует с Лерой, а Тамара — с каким-то хмырем. Вдруг ко мне подкатывает наша официантка, толстая женщина лет пятидесяти и огорошивает меня:
— А вы знаете, что ваша жена вот там целуется с каким-то чудаком, — и официантка пальцем указывает куда-то вглубь ресторана, — а я-то думала, что она интеллигентная женщина!
Я взбесился — нашла, где свои пьяные замашки демонстрировать! Обнаружив Тамару с этим хмырем, я влепил ей пощечину и, ухватив ее за край декольте платья, вырвал полосу до самого подола. Платье так и упало с ее плеч под аплодисменты присутствующих. Хмыря как ветром сдуло. А Тамара, оказавшись в нижнем белье, не осталась в долгу — хватает с чужого стола пустую бутылку и яростно разбивает ее об мою голову. Крик, шум… Прибегает наша официантка и требует оплаты по счету, прежде чем нас заберет милиция.
Лера подколола платье Тамары неизвестно откуда взявшимися булавками, Федя вытер у меня с головы кровь, и мы, расплатившись, стали собираться уходить. Официантка провожала нас со словами: «А я думала, что вы такие интеллигентные люди!»
Вышли мы на площадь у морвокзала на остановку такси в весьма агрессивном настроении. Впереди нас в очереди была лишь одна компания, тоже четыре человека — пожилая еврейская чета и, видимо, их дети — мужчина и женщина нашего возраста.
Такси долго не было, и «антисемит» Федя стал приставать к пожилой чете (как оказалось, они отмечали «круглую» годовщину своей свадьбы), обвиняя их во всех бедах, в том числе и в отсутствии такси. В препирательства включились наши дамы и молодой еврей. А пока они ругались, я тихонечко отвел молодую еврейку за щиток с каким-то объявлением, и мы затеяли с ней поцелуйчики, все более увлекаясь этим занятием. Я до сих пор помню стремительно меняющееся выражение ее иссиня-черных глаз — сперва гневное, потом испуганное, затем восхищенное, а под конец — какое-то мученическое.
Но тут крики с остановки такси прервали наше занятие, и мы побежали на помощь в разные воюющие лагери.
Посреди площади на спине лежал Федя, его пытались ударить ногами молодой и старый евреи, а Лера, размахивала сумкой на ремне, отгоняя их от мужа. Тамара и старая еврейка растаскивали драчунов. Наконец, Федя поднялся и накинулся на обидчиков. В этот момент из одноэтажного здания морской милиции, расположенной на площади над самой кромкой воды, выбежали милиционеры и потащили всех дерущихся «до себя».
А мы с молодой еврейкой припоздали, и нас не забрали. С грустью, взглянув на щит, за которым нам так было хорошо, мы забарабанили в двери милиции — наша совесть взяла верх.
Вышедший милиционер пытался нас отогнать, но мы решительно заявили, чтобы нас тоже «забрали», ибо мы принадлежим к арестованным противоборствующим сторонам.
Сперва допрашивали еврейскую бригаду — с ними было все ясно, это была явно потерпевшая сторона. Затем их выпустили в предбанник и запустили «агрессоров», то есть нас. У меня единственного с собой был паспорт, и я, помахивая им, подошел к столу первым.
— Фамилия! — строго спросил лейтенант, составлявший протокол.
— Гулиа, — ответил я, на что раздался веселый гогот милиционеров.
— Это не твоим ли именем назван наш флагман сухогрузов? — сказал лейтенант, указывая куда-то вверх.
Под потолком комнаты было длинное окно, в которое ясно было видно название пришвартованного корабля: «Дмитрий Гулиа». Я, конечно же, знал о таком корабле, и даже был знаком с его капитаном. Этот корабль был назван в честь моего знаменитого деда.
Стараясь не волноваться, я сказал, что корабль назван не моим именем, но фамилией уж точно моей, ибо Дмитрий Гулиа — мой родной дедушка.
— А если я сейчас позвоню капитану и спрошу о тебе — он подтвердит?
Я ответил, что обязательно подтвердит, так как мы с ним хорошо знакомы
— и я назвал имя, отчество и фамилию капитана.
Лейтенант захлопнул журнал протоколов, приветливо посмотрел на меня и предложил всем нам присесть.
— И чего вы связались с этими…! Лейтенант не стал вслух называть их обобщающим оскорбительным названием. Затем встал, вышел в предбанник и громко сказал: «Все свободны! И чтобы не хулиганили больше!» И, снова зайдя в комнату, он уже обратился к нам: «А если вам была нужна машина, зашли бы к нам, и мы вам помогли бы!».