Жизнь и удивительные приключения Нурбея Гулиа - профессора механики
Шрифт:
Обсуждалась автомобильная тематика. Мое внимание привлек высокий худой старик с невероятно презрительным выражением лица, одетый в засаленную куртку и необыкновенной формы картуз. Странный старик интересовался всеми представленными автомобилями, заглядывая во все щели и пробуя машины почти, что на вкус. Презрительное выражение на его лице при этом все усиливалось.
Неожиданно я оказался в одной группе с этим стариком. Разговор зашел о кузовах — двух и четырехдверных, и я почему-то решил рассказать незнакомому старику известную в автомобильных кругах байку о том, как «Москвичи» стали четырехдверными. Вроде бы, первая модель была двухдверная, и когда ее показывали Сталину, он сел рядом с водителем, а сзади разместился главный конструктор завода. Машина сделала несколько кругов по заводскому двору, потом остановилась. Сталин сидел молча и не выходил. Главный конструктор подождал немного и говорит: «Товарищ Сталин, мне выйти нужно!». А тот отвечает: «Вам нужно, вы и выходите». А ведь выйти он не может без того, чтобы Сталин вышел сам и пропустил его. А тот выходить не хочет. Вот после этого и стали «Москвичи» делать четырехдверными.
Рассказывая эту историю, я заметил, что вся группа как-то настороженно слушает байку, а старик смотрит на меня с явным раздражением. «Молодой человек», — обратился он ко мне, когда я закончил, — «знаете ли вы, кому рассказываете эту «лабуду?». «Нет, не знаю» — растерялся я. «Так вот знайте
— я и есть тот главный конструктор, который сидел позади Сталина!»
Так я познакомился с профессором Борисом Михайловичем Фиттерманом, по его словам, конструктором первого «Москвича».
А Фиттерман смотрит пристально на меня и ехидно улыбается.
— А хотите ли знать, молодой человек, что я — ваш ангел-хранитель? — задал мне неожиданный вопрос Борис Михайлович.
Я аж рот раскрыл от удивления — вот и встретился, наконец, с моим ангелом-хранителем в лице этого еврейского старца.
— Мне направили вашу докторскую диссертацию из ВАК как «черному оппоненту». Знали, что я почти никому положительных отзывов не даю. А ваша работа мне понравилась. Она — смелая и ни на чью другую не похожа. Несколько преждевременная, правда, лет через пятьдесят ей бы появиться — в самый раз! Но положительный отзыв я вам дал, а сегодня и познакомился с вами лично! А вы мне байки про то, кто сидел позади Сталина, рассказываете!
Я с благодарностью пожал протянутую Борисом Михайловичем руку, и он показался мне красивее самого Алена Делона.
Как и следовало ожидать, я обмывал мое утверждение. В первый же день с Тамарой в ресторане гостиницы «Националь», в том старом корпусе-коробке, что уже разрушили. Познакомился и танцевал я там с очаровательной шведкой лет четырнадцати, не по годам рослой. Та, в свою очередь, представила меня своей маме, тоже очаровательной, тоже шведке, но лет тридцати. Не успели мы по душам разговориться по-английски, как подошла Тамара, и, надавав мне подзатыльников, увела прочь. Шведские «мать и дитя» хохотали от души.
А назавтра выпивали мы уже в ИМАШе, в лаборатории, при закрытых дверях.
— Что это ты все с одной, да с одной ходишь? — недовольно спросил меня один из сотрудников Мони, давний мой приятель по имени Алик, — да еще она и сюда повадилась ходить, «слопает» она тебя и не моргнет! Хочешь новую бабу — молодую, лет двадцати? — предложил Алик, — сегодня же!
И он набросал план действий. Я звоню на работу к Тамаре, говорю, что выпиваю сегодня допоздна с друзьями и там же остаюсь на ночь. Алик звонит своей «бабе» — тоже молоденькой девушке и предлагает встретиться, только чтобы та привела свою подругу. Встречаемся и идем на квартиру к Алику, где две комнаты — на всех хватит.
Разгоряченные выпивкой и масштабом планов, мы пришли на место встречи и обнаружили только знакомую Алика по имени Люба. «Моя» по имени Люда должна была скоро прийти. Алик ее хорошо знал, и что греха таить, имел на нее определенные планы. Тут в его голову пришел гениальный вариант плана.
Он отозвал меня в сторону и спросил, нравится ли мне Люба. Получив утвердительный ответ, он раскрыл мне свой план. Мы берем в магазине чего надо, и я с Любой еду на квартиру Алика, ключ от которой он дает мне. Сам же остается ждать Люду, и забирает ее туда же. Но эта «легенда» — только для Любы. На самом же деле Алик и Люда едут к нему на дачу, на свое собственное свидание. А я остаюсь с Любой и поступаю с ней, как заблагорассудится.
Но «хотели как лучше, а получилось как всегда». Иначе говоря, Люба-то со мной пошла, а вот Люда идти с Аликом отказалась. Они поссорились, и Алик уехал один. Мы же с Любой, утомившись ждать друзей, стали выпивать сами. А тут позвонил Алик и сказал Любе, что он сегодня к нам не приедет, и мы можем поступать, как захотим. Я услышал только, что Люба обозвала кого-то по телефону свиньей.
Мы допили все, что оставалось и легли спать. Люба произвела на меня отличное впечатление, и уже утром я предложил ей взять отпуск и ехать со мной на море. Она согласилась. Я заезжаю днем в Мамонтовку и беру свой портфель. Тете Полли говорю, что с Тамарой все согласовано.
Вот тут кончается все хорошее и начинается один кошмар. В ИМАШ, где я сидел и точил лясы с Моней, звонит Тамара и строжайше приказывает мне прибыть в Мамонтовку. Иначе — она едет к Бусе на субботу и воскресенье! А у меня на шесть вечера назначена встреча с Любой. Не зная, что и предпринять, я иду на встречу с Любой и вместо блондинки Любы ко мне подходит темноволосая девушка и называет себя Людой. Говорит, что Люба занята и попросила ее, как подругу, провести вечер со мной. Подруга мне тоже понравилась, и я приглашаю ее в квартиру Алика, благо сам Алик на даче.
Она идет со мной, мы почти не выпиваем, только разговариваем, а когда дело доходит до «дела», Люда начинает собираться домой, и, несмотря на мои протесты, уходит. Я — в прострации: в Мамонтовку ехать уже поздно, одному оставаться — ох, как не хочется. Звоню домой Любе — она уже ложится спать, у нее и у Алика есть ко мне важный разговор. Она с утра едет к нему на дачу и приглашает меня заехать туда же попозже, часам к двенадцати.
Время уже за полночь, выхожу из дома немного проветриться и привести мысли в порядок. Прохожу мимо телефонной будки и вижу — в ней стоит рослая, хорошо одетая красивая девка, почему-то босая, и пьяным голосом кричит в трубку:
— Гиви… твою мать, дай мне Шоту! Шота — ты? А где он? Тьфу, твою мать! — плюет в трубку и бросает ее висеть на проводе.
Я строго выговариваю ей, что так делать не следует, вешаю трубку, и замечаю, что с грузинами, да и вообще с кавказцами дело иметь опасно…
— Тебя как зовут? — вдруг спрашивает девица с отчаянным выражением на лице.
— Влип, — думаю я — это же курам на смех — советую не иметь дела с кавказцами, а сам — при таком имени…
И отвечаю ей по-еврейски — вопросом на вопрос: