Жизнь и удивительные приключения Нурбея Гулиа - профессора механики
Шрифт:
— И мне тоже можно рассказать про твои «даже»?
Оля мотнула головой и продолжала.
— Хорошо, обойдемся без «даже». Он не дает мне свободы действий, не пускает меня… — и она осеклась.
— Куда не пускает? — ехидно переспросила Марина.
— На море с этим рыжим другом! — выпалил я.
Оля укоризненно взглянула на меня.
— Оля, ты же знаешь, что я всегда рублю правду-матку! — испуганно оправдывался я.
— Про матку бы помолчал! — презрительно бросила мне Оля, — а что, я не имею права ехать на море с другом без каких-нибудь грязных намеков? — обратилась она к Марине.
— Эх, а я полагала, что вы — серьезные люди! Особенно вы, Нурбей Владимирович, вы произвели на меня такое солидное впечатление! Все сейчас разводятся, вот и я — начальник ЗАГСа, и представляете — тоже развожусь!
Я посмотрел на красивую, умную, добрую Марину и осторожно, «по-еврейски», спросил:
— И как скоро вы будете свободным человеком?
Мой вопрос взорвал Олю.
— Что, теперь Марине хочешь жизнь испортить? Вы, Марина, не верьте ему
— такой алкаш, такой кобель, а подходит культурно, как Дон Жуан какой-нибудь!
Марина тихо хохотала, закрыв лицо руками. На крики Оли Моня открыл дверь в кабинет и оглядел всех безумным взглядом. Марина захохотала в голос, уже не прикрываясь.
— Все ясно! — констатировала она, — с вами бесполезно говорить о супружеском долге, о браке, о семье; вы живете на каком-то своем облаке, и у вас свои законы! Заходите, — она написала дату на бумаге, — и я вас разведу. Все!
Мы развелись и Оля взяла назад свою девичью фамилию, — ей не нравилось, когда все спрашивали у нее: «А какая у вас нация?».
Развод отмечать на Останкинской башне не стали, ну, а дома выпили втроем прилично. Моню на радостях развезло больше всех и он стал требовать, чтобы сегодня Оля легла с ним. Я не возражал. Но Оля огрела его, как и меня раньше, гегелевской «Феноменологией духа» по голове, отчего Моня мгновенно поумнел и улегся на узкую тахту. Ну, а мы с Олей, по привычке — на наше брачное ложе.
Моня взял отпуск за несколько лет (он все последние годы не брал отпусков, гулял неделю-другую, просто не являясь на работу), и они уезжали на целый квартал — июнь, июль, август! Мне сказали, что будут звонить и рассказывать, где и как они отдыхают.
Я проводил «мою семью» на поезд, отправляющийся с Курского вокзала, мы еще выпили в их двухместном купе (видать, подхалтурили прилично!), и грустный пошел домой. Время было дневное, но я выпил, и делами заниматься не мог. Сижу так дома у телефона, брошенный молодой женой, которая, не стыдясь меня, уехала на море с любовником, и от мыслей этих чуть не плачу.
— Лора? — задумываюсь я, сняв трубку, — нет, там уже все кончено! Галка с Нинкой? — хорошо бы, да воспоминания страшные — охота еще один инсульт заработать? Тамара «маленькая»? — нет после всего, что произошло, мне туда хода нет. А почему именно «маленькая»? Почему не обычная, то есть мамонтовская Тамара Ивановна. Тут даже в Курск ехать не надо!
Звоню во ВНИИторгмаш, с замиранием сердца жду ответа. И вдруг родной, низкий, необычайно красивый и сексуальный голос спрашивает: «Вам кого?».
— Томуля, ты простишь меня? — как можно жалобнее пролепетал я.
— Нолик, Ноличка! (она так иногда меня называла) — радостно прокричал голос на том конце провода, — да нечего нам прощать друг другу! Все хороши — кого не вороши! Где встретимся?
— Давай на Таганке, у входа в театр. Но ты не бойся, я тебя туда не поведу, там поблизости другой театр есть — двух актеров! — ответил я ей загадкой.
Договорились на пять вечера. Я сбегал в магазин, принес чего надо. Прибрал брачное ложе, да и вообще в квартире. Потом уже вспомнил, что этого нельзя делать, пока уехавшие не доберутся до места. А если бы они во Владивосток поехали бы, то что, неделю сидеть в грязи? — разозлился я и решил, что все эти приметы — туфта. Но оказалось, что не совсем.
Стою я у театра на Таганке и размышляю — что за лапшу повесить на уши Тамаре. А потом решил — говорить только правду, ведь я же не профессиональный лгун. Тем более Тамара — свой человек, она все поймет и простит!
И вот из дверей метро выскакивает улыбающаяся Тамара и близорукими глазами в очках ищет меня. Я машу ей рукой, она перебегает дорогу, и мы встречаемся. Целую ее, и ощущаю далекий знакомый запах волос, кожи, вкус губ. Это же все мое, родное! Это ее голос — один из миллионов! Почему же моей женой была не она, а другая?
Странная штука — жизнь: человек предполагает, а Господь располагает! Вот я был законным мужем совершенно другой женщины, а теперь она катит в поезде с моим лучшим другом! Но тут я вспомнил признание «моего лучшего друга» Мони о совращении его Тамарой Ивановной и вернулся на Землю.
А на земле, на моей родной Таганской земле, рядом со мной — моя самая большая любовь! И мы бодрой походкой зашагали к Дровяным переулкам, где находился мой, заметьте, мой дом!
Тамара с интересом наблюдала, куда это я ее веду, но вопросов не задавала. Но когда я открыл ключом входную дверь и впустил ее в просторную квартиру, она не удержалась и спросила: «Чья это квартира?»
— Моя! — гордо ответил я.
Тамара молча включила свет и стала осматривать помещение. Внимательно посмотрела на широченную кровать в алькове, на рисунки, висящие на стенах. Фотографии не было ни одной, а рисунков — много. Здесь же не фотограф живет, а художник! Рисунки были карандашом и пастелью; а изображен на них был один и тот же человек — я. В задумчивой позе, в плавках и со штангой, с рюмкой вина, а также замечательный динамичный рисунок, где я пляшу лезгинку с кинжалом в зубах под музыку Мони. Сам Моня с невероятно хитрой улыбкой и копной рыжих волос, как рыжий Мефистофель, играет на пианино дикую мелодию. А я уж под нее выплясываю! Все, как и имело место быть в жизни!
Тамара, конечно же, узнала Моню, и удивленно спросила, кто все это рисовал.
— Художника приглашали, — уклончиво ответил я, — Водкина-Опохмелидзе по фамилии.
— А не Сутрапьяна или Стограммовича? — продолжила Тамара, хорошо зная притчу про хмельные фамилии, — а может, японца Токанава-Тояма?
Тамара осмотрела большую кухню, ванну в которой поместился бы сам «дядя Степа», а заодно и умылась.
— Соловья баснями не кормят! — провозгласила Тамара, садясь за стол на кухне, — наливай, если есть что!