Жизнь и удивительные приключения Нурбея Гулиа - профессора механики
Шрифт:
Наконец голос ответил, безразличным тоном сообщив, что анализы отрицательные. Я выдохнул, наверное, кубометра два воздуха, и с ним мое беспокойство. Срочно побежал в ближайшую церковь (Покрова Богородицы, что на Лыщиковой Горе), и страстно молился — благодарил Спасителя.
У Тамары отпуск был в августе, и мы решили поехать в Сухуми, благо у меня там родилась внучка Маргарита — надо было взглянуть на нее. А в июле Тамара отпустила меня в Киев к Юре, потренироваться в спортгородке в Гидропарке.
Встречаться с Ирой стало трудно — она жила с мужем, снимали квартиру. Он временно прописался в Киеве и подрабатывал там, как мог. Но жили они, по словам Иры, плохо. Юра, видя, что я поселился у него один, не стал никуда уходить, и мы жили вдвоем. Вот и встречались мы с Ирой днем у Юры на квартире, пока он был на работе. А в выходные дни и этого нельзя было сделать.
Как-то мы пошли с Ирой в Гидропарк. Я решил искупаться, но Ира удержала меня от этого — дескать, вода в Днепре радиоактивная. На людях мы решили особенно не появляться, взяли выпивку — закуску и сели в кустах. Я с досады перепил, а тут еще пошел дождь. Ира побежала спасаться от радиоактивных, как она говорила, осадков под мост, а я остался лежать на пляже, на топчане. Она тащила, тащила меня под мост, но я заупрямился, и так пролежал под дождем.
А завтра мы встретились в Пуще-Водице, зашли в чащобу и занялись тем, чем положено заниматься в чащобах. Было жарко, я весь вспотел, а потом тут же искупался в пруду. Вечером у меня поднялась температура, а на утро я попытался излечиться в терме (сауне с температурой до 140 градусов), что была при бывшем заводе «Большевик». Но мне стало в бане плохо, я даже там упал, разбившись до крови. Вот так скомкано и в неудобствах мы провели с Ирой дней двадцать, а потом я уехал обратно в Москву. У меня постоянно держалась невысокая температура, и я начал кашлять.
В Сухуми я уже заболел серьезно, с температурой, и вызванный врач констатировал бронхит. Так и провалялся дома целый август. В Москву вернулся весь больной. На работе меня перестали узнавать, кроме того, что у меня уже не было бороды и волос, я похудел на 12 килограммов. В паху, подмышками и на шее опухли лимфатические узлы и был постоянный кашель. Спать я перестал и исчез аппетит.
Сейчас я подозреваю, что получил-таки свою долю облучения, когда лежал в Гидропарке под дождем и купался в Пуще-Водице. Но симптомы легкой лучевой болезни и СПИДа так похожи, что я перестал сомневаться и окончательно поверил, что инфицирован. У меня развился психоз — характерные подозрительность и мнительность. В медицине он получил название «спидофобии», оказывается, такое случается с мнительными людьми частенько.
Мы с Тамарой постоянно ходили сдавать кровь, но я не верил отрицательным результатам. Я стал мрачным, раздражительным, все свободное время лежал, отвернувшись к стене. Но была в этом и польза — я начал моржеваться зимой и регулярно тренироваться, поднимая штангу в зале. Перестал ездить в Киев и встречаться с Ирой, а в Москве прекратил ходить к моим Тамарам — Ивановне и Витольдовне. Имидж мой изменился неузнаваемо — из веселого, бесшабашного бородача, гуляки и повесы, я превратился в мрачного, нелюдимого трезвенника, борца за собственное здоровье и нравственность. Меня перестали узнавать даже в нашей телепередаче — чужой бритый «лысый» мрачный мужик, никак не коррелировал со знакомым веселым и агрессивным профессором.
Вот таким я и встретил свое пятидесятилетие. Одно было хорошо, что тогда все мои ученики были при мне, и я свой день рождения отметил в их окружении. Чувствуя, что моя мисс Витольдовна нравится Саше (он был просто поражен ее красотой, когда мы случайно встретились с ней), я умело познакомил их, и они с первой же встречи сошлись. Я выпил, заснул в одной из комнат ее квартиры, а они остались наедине в другой. Счастливы они были года два-три, искренне любили друг друга. Это, несмотря на то, что Витольдовна была на десять лет старше Саши. Злыдня Витольдовна даже заявила мне, что со мной она только «развратничала», а по Саше — «тащится». Неплохой лексикончик для переводчицы с английского! Я даже на время поссорился с ней за такие разговоры.
Дела моржовые
Я сказал, что начал моржеваться с холодных ванн. Препротивное дело, доложу я вам — ни пошевелиться толком, ни согреться в движении. То ли дело плаванье в свободной воде, пусть даже и в холодной.
Осенью 1987 года, что-то в ноябре, мы с Тамарой пошли на пруд в парк «Кузьминки», взяв с собой термометр. Я поболтал им в воде и установил, что температура воды — шесть градусов. «Вполне приличная температура!» — как сказал бы главврач курской Облбольницы. В пруду уже успели при нас выкупаться несколько человек.
— Что я — лысый, что ли! — почему-то подумал я, и, хотя и был «лысым» — стриженным «под нуль», раздевшись, полез в воду. Никаких неприятных ощущений, столь характерных для холодной ванны. Поплавал с минуту, потом растерся полотенцем, и тут же почувствовал, как разлившаяся по телу теплота, усугубленная водкой с салом, взбодрила меня и подняла настроение.
Тамара, несмотря на мои уговоры, на сей раз в воду не полезла. Но мы стали регулярно, почти каждый день, по утрам ездить в Кузьминки, где я купался. Уже в декабре, когда тоненький, гладкий и очень острый лед затянул поверхность пруда, мы с Тамарой рано утром уже возвращались с моего моржевания. Я назвал это купанье таким термином потому, что на поверхности воды уже был лед. Во время замерзания воды и во время таяния льда весной, температура воды минимальна, и на пресных водоемах приближается к нулю. Когда лед уже достаточно толстый, температура воды под ним уже около четырех градусов. Правда, отличить ноль от четырех градусов при моржевании невозможно — обжигает и эта, и та вода. Состояние у меня было бодрое и благостное, негреющее солнце стояло низко на восточной стороне горизонта.
Вдруг послышалось тарахтенье трактора и нас обогнал «Беларусь» с прицепом, в котором ехали двое парковых рабочих. Завидев нас, они что-то стали кричать. Я не расслышал и жестами стал переспрашивать. Трактор остановился и до меня дошли слова рабочих:
— Уматывай в Израиль, а бабу нам оставь!
Вот и аукнулся мне этот Израиль — опять нос, видимо, сыграл злую шутку со своим хозяином! А пока я показал крикунам жест рукой по локоть: «вот, дескать, это вам, а не бабу!» Пролетарии привстали, но мне они показались недостаточно понятливыми, поэтому я продублировал мой жест уже ногой, указав им на их брата по разуму. Ногу надо было согнуть в колене достаточно сильно, но я постарался.
Получилось очень обидно и пролетарии, выпрыгнув с прицепа, направились вразвалку ко мне.
— Тамара, беги за милицией, — быстро проговорил я, и стал шарить глазами по сторонам, ища подходящее оружие против пролетариата. Я увидел палку, торчащую из мусорного бака, резво подбежал к нему и стал вытаскивать. Палка по мере вытаскивания все увеличивалась в толщине, и скоро у меня в руках оказалась настоящая палица Ильи Муромца. Размахивая ею, я с криком самурая бросился на обидчиков. Они отступили, запрыгнув опять в прицеп, и трактор снова затарахтел.