Жизнь и удивительные приключения Нурбея Гулиа - профессора механики
Шрифт:
Миша с мыльной спиной стал хватать меня за руки и угрожать:
— Сейчас позову дежурного и скажу, что ты хотел меня изнасиловать! Знаешь такую статью — 121-ю — «Мужеложство»? В тюрьме будешь сидеть! — пугал он меня, сам не веря в свои угрозы.
— Дурень ты, Миша! — сознавая свое превосходство в силе, спокойно сказал я ему, — я несовершеннолетний, хотя и выгляжу старше, у меня и паспорта-то нет! Статью назвать? — спросил я его, и, одевшись, вышел из номера. Миша, голый с падающей со спины пеной, стоял неподвижно, как вросший в пол.
В коридоре ко мне подошел дежурный. Видя мой рассвирепевший вид, он спросил: «Что ничего не вышло?»
— А что должно было выйти? Вы знаете этого человека? — приступился я к нему.
— Кто же в Сухуми не знает Мишку-пидора, небось, он тебя на пляже «снял»? — ответил дежурный, — он почти каждый день приводит нового. Но он богатый и очень опасный человек, если вы поссорились — берегись!
— Молодец я, что не назвал ему фамилии и города, где живу! — подумал я,
— наконец, начал умнеть!
Я вышел из бани и поспешил домой. А вечером поезд уже мчал меня в Тбилиси, изрядно поумневшего и набравшегося опыта. Жаль, но марочное «Салхино» я с тех пор пить не могу. Мне теперь кажется, что этот приторный вкус и запах по душе только сексуальным извращенцам.
Глава 2. Его университеты
Великий пролетарский писатель Максим Горький не вправе на меня обижаться за подражательство. Может показаться, что названия моих глав несколько напоминают горьковские — «Детство», там, или «Отрочество с Юностью». Но только не название этой главы — у него «Мои университеты», а у меня «Его университеты». Потому, что он писал про себя, а я — про моего друга профессора Нурбея Гулиа, как вы, наверное, убедились, «великого и ужасного». Непонятно только, как после такого тяжелого детства, скандально-унизительного отрочества и мстительно-высокомерной юности, мой друг смог стать прогрессивным ученым-демократом и, где-то, даже гуманитарием! А произошло это потому, что правильной жизни его научили «его университеты». «Университетами» для него были: ВУЗ, в котором он учился, целина, которую он «поднимал», семья, которой он слишком рано обзавелся, спорт, по которому нанесли смертельные удары вышеупомянутые целина и семья. Поступлением в аспирантуру заканчивается период «его университетов» и начинается новый этап его жизни. Но не будем слишком забегать вперед и изложим все по порядку, причем в прежней манере рассказа моего героя о самом себе.
Студент первых курсов
Когда я силюсь вспомнить, чем же примечательны были мои первые годы в Политехническом, то, прежде всего на ум приходит спорт, потом женитьба, и только после всего этого — учеба.
Учеба не требовала от меня никаких усилий. Почти все предметы, я изучал с интересом и поэтому легко, а «Историю КПСС», которая не вызывала ни малейшего интереса, я сумел вызубрить наизусть. Память в молодые годы была «еще та».
Я знал, что стипендию мне дадут только в случае исключительно отличных оценок в сессии, и поэтому именно их я и получал. Дело в том, что стипендию у нас давали только в том случае, если доход на каждого члена семьи получался менее 300 рублей. Мама моя — ассистент ВУЗа, получала 1050 рублей, бабушка — 360 рублей пенсии, и на троих получалось аж под пятьсот рублей. Только в случае одних пятерок в сессию мне полагалась стипендия, причем повышенная. Мои шикарно одетые и разъезжающие на своих машинах сокурсники приносили справки о нищенских доходах родителей-артельщиков и «забронировали» себе стипендию при любых оценках. Ну, кто дал бы справку о его доходах подпольному цеховику, спекулянту, мошеннику и.т.д.! А работать тогда должны были все — иначе ты тунеядец. Вот и приносили справки о работе на полставки сторожем, дворником и тому подобное.
За всю учебу в ВУЗе я не получил ни одной четверки, еще бы — без стипендии мне пришлось бы переходить на вечернее отделение, чего не хотелось. А повышенная стипендия — 550 рублей тогда была примерно равна 60 долларам, и при тогдашних ценах (красная икра — 35 рублей за килограмм, столичная водка — 25 рублей за бутылку, проезд на трамвае — 20 копеек и т. д.) на нее вполне можно было прожить. Тем более икру я не ел — она мне опротивела еще в детстве, водку готовил сам, а за трамвай платил не 20 копеек, а 3 копейки.
Дело в том, что монеты достоинством в двадцать копеек и в три копейки имели точно одинаковые диаметры и реверс (то, что всю жизнь называлось «орлом»). И только аверс (где написано достоинство монеты) и цвет были разными.
Я достал немного ртути (в то время ее можно было похитить даже в ВУЗовской химлаборатории) и амальгамировал трехкопеечные монеты. То есть, я натирал их тряпочкой с ртутью, и монеты приобретали серебристый цвет. Если такую монету показать «орлом», то никакого отличия от двадцатикопеечной не было. В трамвае я показывал народу такую монетку орлом и бросал ее в кассу, а потом уж отрывал билет.
О вреде ртути тогда не говорили — это сейчас поднимают страшный шум, если вдруг в еде находят хоть капельку ртути. Авторитетно заявляю всем, что при приеме внутрь ртуть не токсична! Дышать ее парами не стоит, а глотать — пожалуйста, сколько влезет!
У нас на «том дворе» жил бывший «зек» — Рафик, который на зоне работал на ртутных приисках. Так вот эту ртуть на работе он каждый день пил килограммами, а, приходя домой, переворачивался вверх ногами и выливал содержимое в таз. Потом он продавал ртуть скупщикам, которые перепродавали ее частным зубным врачам. В те годы были очень распространены медные и серебрянные пломбы, материал (амальгама), для которых готовится на ртути. Две медные пломбы, поставленные мне более полувека назад, прекрасно держатся у меня в зубах и сейчас, а каков век пломб нынешних — вы сами прекрасно знаете.
Монета, натертая ртутью, недолго оставалась серебристой — ртуть выдыхалась и золотистый цвет возвращался. Поэтому у меня в комнате стояло блюдце со ртутью и монетами, плавающими в ней как кусочки дерева или пробки. Я их время от времени переворачивал, чтобы амальгамировать обе стороны. Как мы все не поумирали от этого сам не понимаю! Наверное, на Кавказе даже ртуть была поддельной!
А если серьезно — то не повторяйте этого опыта сами. Я думаю, изобретатель ртутного барометра Торричелли умер молодым, как раз из-за целых корыт со ртутью, которые стояли открытыми у него в лаборатории. Это видно, хотя бы из рисунков, изображавших этого ученого в своей лаборатории.
Так вот, возвращаясь к начальным годам в ВУЗе, я первым делом вспоминаю тренировки. У нас в Политехническом был хороший зал штанги, где я тренировался три-четыре раза в неделю. Но первые годы продолжал ходить в прежний зал на стадионе «Динамо», к которому привык, да и с товарищами не хотелось расставаться. У нас образовалась теплая группа товарищей, шуточным девизом которой был: «Поднимем штангу на должную высоту!».
Иосиф Шивц почему-то ушел с тренерской работы, и у нас появился молодой симпатичный тренер Роберт, которого мы все очень полюбили. Мы даже стихотворение такое придумали в подражание Маяковскому:
Да будь я евреем преклонных годов, И то без сомнений и ропота, Я штангу бы поднял только за то, Чтобы порадовать Роберта!
А Роберту очень нравился мой жим — я «выдавливал» штангу несмотря ни на что, даже если она была непомерно тяжела для меня.
— Венацвале ам спортсменс! («Благословляю, этого спортсмена!» — по-грузински) — восхищенно говорил Роберт, видя мой жим. Он был уверен, что я побью мировой рекорд в жиме, а он был тогда, в моем полулегком весе, равен 115 килограммам. В 1958 году весной я на тренировке жал, конечно не очень «чисто», штангу в 115 килограммов, а на соревнованиях поднял всего 105 килограммов — не хотел рисковать, мне нужно было выполнить норматив мастера, что я успешно и сделал. Кстати, норма мастера спорта в жиме тогда была всего 95 килограммов. Но я, нимало не сомневался в том, что осенью 1958 года, побью мировой рекорд. Даже сам экс-рекордсмен мира в жиме, Хайм Ханукашвили говорил мне, что я вполне могу осенью побить этот рекорд. Рекордсмен тренировался в том же зале, что и я, только в другое время. И чемпион мира — Рафаэль Чимишкян также тренировался в нашем зале. Мне «повезло» — только в моем — полулегком весе, в Грузии были штангисты мирового класса — чемпион и рекордсмен мира. «Рыпаться» мне вроде, было некуда, но именно в жиме была «брешь» — 115 килограммов — вес, который никак нельзя было считать очень большим. У чемпиона мира Чимишкяна жим был слабый — 105 килограммов, но в рывке и толчке, он был недосягаем (в то время соревнования по штанге проводились по классическому троеборью — жим, рывок и толчок двумя руками). Вот и поуходили мало-мальски сильные спортсмены в другие весовые категории — легчайший и легкий веса, боясь конкуренции с Чимишкяном. А Ханукашвили был уже «в возрасте» и установить новый рекорд не мог. Так и держались эти 115 килограммов, как будто специально дожидаясь меня.