Жизнь Иисуса
Шрифт:
Глава XXIII.
Последняя неделя Иисуса
Действительно, он отправился в сопровождении своих учеников в последний раз посетить неверующий город. Надежды его окружающих приобретали все более и более экзальтированный характер. Поднимаясь на гору в Иерусалиме, все были уверены, что там откроется Царство Божие (Лк.19:11). Нечестивость человеческая достигла высших размеров, а это был великий признак близкой кончины мира. В этом отношении все питали такую уверенность, что уже шли споры о первенстве в Царстве Божием (Лк.22:24 и сл.). Говорят, именно в это время Саломея обратилась к Иисусу с просьбой предоставить ее сыновьям места по правую и левую стороны Сына Человеческого (Мф.20:20 и сл.; Мк.10:35 и сл.).
Напротив, сам учитель был погружен в глубокую думу. Иногда он выражал мрачное чувство досады против своих недругов; он рассказал притчу о благородном человеке, который отправился в отдаленные страны добывать себе царство; едва он успел уехать, как сограждане пожелали от него совсем избавиться. Царь возвращается, приказывает привести к себе тех, кто не желал, чтобы он был над ними царем, и всех их предает смерти (Лк.19:12-27). В другие моменты он напрямик разрушает иллюзии своих учеников.
Когда они проходили по каменистым дорогам к северу от Иерусалима, Иисус в задумчивости уходил вперед от своих спутников. Все молча смотрели на него, испытывая к нему чувство страха и не смея заговорить с ним. Уже раньше он неоднократно говорил им о предстоящих страданиях, и они слушали его, скрепя сердце (Мф.16:21 и сл.; Мк.8:31 и сл.). Наконец он прервал молчание и, не скрывая более своих предчувствий, поведал им свою близкую кончину (Мф.20:17 и сл.; Мк.10:38 и сл.; Лк.18:31 и сл.). Все присутствующие сильно огорчились. Ученики ожидали с часу на час появления знамения в облаках. Уже среди их толпы начинали раздаваться радостные клики, возвещающие открытие Царства Божия: «Благословен грядый во имя Господне!» (Мф.23:39; Лк.13:35). Кровавая перспектива, открытая перед ними Иисусом, смутила их. На каждом шагу этого рокового пути Царство Божие то приближалось, то удалялось от них в мираже их грез. Он же утверждался в мысли, что ему предстоит
По обычаю следовало приходить в Иерусалим за несколько дней перед Пасхой, чтобы приготовиться к празднику. Иисус прибыл позднее других, и был момент, когда враги его потеряли надежду схватить его (Мф.23:39; Лк.13:35). Наконец за шесть дней до праздника (в субботу, 8 нисана или 28 марта) [624] он дошел до Вифании. По обыкновению он остановился в доме Марфы и Марии или Симона прокаженного. Ему был сделан большой прием. У Симона прокаженного (Мф.26:6; Мк.14:3; ср. Лк.7:40,43-44) было устроено пиршество, на которое собралось много народа, привлеченного желанием видеть нового пророка и, как говорят, также и Лазаря, о котором в последние дни распространялось много слухов. Быть может, многие принимали Симона прокаженного, возлежавшего за столом, за то лицо, которое Иисус будто бы воскресил. Марфа, как обыкновенно, служила за столом [625] . По-видимому, хозяева старались усиленным проявлением внешних знаков уважения победить холодность толпы и резче отметить высокое достоинство гостя, которого они принимали. Для того, чтобы придать пиршеству характер большого торжества, Мария во время застолья вошла с сосудом с ароматами и обмыла ими ноги Иисуса. Затем она разбила сосуд, по старинному обычаю разбивать посуду, которая служила при приеме особенно почетных гостей [626] . Наконец, она дошла в своем культе до крайностей, которые до тех пор были невиданы: распростерлась у ног своего учителя и отерла их своими длинными волосами [627] . Комната наполнилась благоуханием ароматов, к великому удовольствию всех присутствовавших, за исключением скупого Иуды из Кериота. Действительно, принимая во внимание скромный образ жизни общины, это было крупной расточительностью. Скупой казначей тотчас же рассчитал, за сколько можно было бы продать этот ароматический состав и сколько денег поступило бы таким образом в кассу для бедных. Но этот расчет вызвал неудовольствие Иисуса: этим как будто допускалась мысль, что есть что-либо выше него. Он любил почести, ибо они служили его цели, закрепляя за ним титул сына Давидова. И когда упомянули по этому поводу о нищих, он довольно резко ответил: «Нищих всегда имеете с собою, а меня не всегда имеете». И, возбуждаясь все больше, он обещал бессмертие женщине, которая в этот критический момент выказала ему свою любовь (Мф.26:6 и сл.; Мк.14:3 и сл.; Ин.11:2; 12:3 и сл.; ср. Лк.7:36 и сл.).
624
Пасха праздновалась 14 нисана, но в 33 году 1 нисана, по-видимому, соответствовало дню субботы, 21 марта. Неопределенность еврейского календаря делает сомнительными все эти расчеты. См. Men. de l’Acad. des Inscr. et. B. – L., t. XXIII, 2 part, p. 367 и след. (nouvelle s'erie).
625
Это обстоятельство не было бы невероятным даже и в том случае, если бы пиршество происходило и не в доме Марфы. На Востоке, когда какое-либо лицо связано с вами узами привязанности или домашними, оно обыкновенно является прислуживать вам, даже если вы обедаете у других.
626
Я видел исполнение этого обычая в Суре.
627
Следует напомнить, что ноги гостей не были, как у нас, под столом, а протянуты на уровне с телом на диване или триклиниуме.
На следующий день (воскресенье, 9 нисана) Иисус спустился из Вифании в Иерусалим (Ин.12:12). Когда на повороте дороги на вершине горы Елеонской перед ним развернулся вид города, он, как говорят, прослезился и в последний раз обратился к нему с воззванием (Лк.19:41 и сл.). На склоне горы близ предместья, населенного главным образом священниками и называвшегося Виффагией [628] , Иисус еще раз получил удовлетворение своих человеческих чувств [629] . Слух об его прибытии успел распространиться. Галилеяне, пришедшие на праздник, чрезвычайно этому обрадовались и приготовили ему маленькое торжество. Привели ему ослицу с осленком, как этого требовал обычай [630] . Галилеяне покрыли спину ее вместо попоны лучшими своими одеждами и посадили его на нее. Тем временем другие постилали впереди него дорогу своими плащами и зелеными ветвями. Толпа, шедшая впереди и сзади него, с пальмовыми ветвями в руках, восклицала: «Осанна сыну Давидову! Благословен грядый во имя Господне!», некоторые называли его при этом даже царем Израиля (Дк.19:38; Ин.12:13). «Равви, прикажи им замолчать», – говорили ему фарисеи. «Если они замолчат, камни возопиют», – отвечал Иисус и таким образом вошел в город. Иерусалимские жители, мало знавшие его, спрашивали, кто он такой. «Это Иисус, пророк из Назарета в Галилее», – отвечали им. В Иерусалиме в то время было около 50 000 душ жителей [631] . При обыкновенных условиях слух о небольшом событии, вроде прибытия сколько-нибудь известного чужеземца или толпы провинциалов, или какого-нибудь народного волнения на улицах города, быстро распространялся между жителями. Но во время праздников суета в городе доходила до крайних пределов [632] . В эти дни Иерусалим принадлежал пришельцам. И волнение было особенно сильно, по-видимому, именно между ними. Новообращенные, говорившие на греческом языке и пришедшие на праздник, были очень заинтересованы и хотели видеть Иисуса. Они обратились к его ученикам (Ин.12:20 и сл.); с точностью неизвестно, чем кончилась эта встреча. Иисус, по своему обыкновению, отправился на ночь в свое любимое местопребывание, Вифанию (Мф.21:17; Мк.11:11). В течение трех следующих дней (понедельник, вторник, среда) он точно так же приходил в Иерусалим и после заката солнца удалялся или в Вифанию, или на фермы, лежавшие по западному скату Елеонской горы, где у него было много друзей (Мф.21:17-18; Мк.11:11-12,19; Лк.21:37-38).
628
Мф.21:1; Мк.11:1 (греч. текст); Лк.19:29. Мишна, Menachoth. 11:2; Вавилонский Талмуд, Sanhedrin, 14b; Pesachim, 63b, 91a; Baba metsia, 88a; Menachoth, 78b; Sifra, 104b; Евсевий и Бл. Иероним, De situet nom loc. hebr. у S. Hier., Opp. edit Martiamay, II, col. 442; Бл. Иероним, Епифаний, Paulae. Opp., IV, col. 676; Comm. in Matth., XXI, 1 (Opp., IV, col. 94); Lex graec. nom. hebr. Opp., II, col. 121—122.
629
Мф.21:1 и сл.; Мк.11:1 и сл.; Лк.19:29 и сл.; Ин.12:12 и сл. Сближение с Захарией (Зах.9:9) дает место некоторым сомнениям по поводу этого эпизода. Торжественный въезд на ослице – мессианистическая черта Ср. Вавил. Талмуд, Sanhedrin, 98b; Midrasch Bereschith rabba, XCVIII; Midrasch Koheleth, I, 9.
630
Это мелочное обстоятельство объясняется, быть может, тем, что плохо понята чистота у Захарии. Авторы Нового завета, по-видимому, не знали закона еврейского параллелизма. Ср. Ин.19:24.
631
Цифра 120 000, данная Гекатеем (у Иосифа, Contra Ap., I, 22), по-видимому, преувеличена. Цицерон говорит о Иерусалиме как о какой-то деревушке (Ad Atticum, II, IX). Древние стены, какой бы счет мы ни приняли, не могли заключать население в 8 раз большего, чем в настоящее время, а оно равняется теперь 15 тысячам жителей. См. Robinson, Bibl. Res., I, 421—422 (2-е издание); Fergusson, Topogr. of Jerus., p. 51; F"orster, Syria and Palestine, p. 82.
632
Josephus, Bell. Jud., II, 14, 3; VI, 9, 3.
В эти последние дни великая скорбь переполняла, по-видимому, душу Иисуса, обыкновенно столь радостную, ясную. Все рассказы сходны в том, что перед арестом у него был момент смущения, тоски. По словам одних, он внезапно воскликнул: «Душа Моя теперь возмутилась; Отче! избавь Меня от часа сего!» [633] Уверяли, что тогда послышался голос с неба; другие говорили, что ангел приходил утешать его (Лк.22:43; Ин.12:28-29). По одной весьма распространенной версии, это произошло в Гефсиманском саду. Иисус будто бы отошел от своих уснувших учеников «на вержение камня», взяв с собой лишь Кифу и двух сыновей Зеведеевых. Тут он пал лицом на землю и молился. Душа его скорбила смертельно; ужасная тоска давила его; но преданность воле Божией одержала верх (Мф.18:36 и сл.; Мк.14:32 и сл.; Лк.22:39 и сл.). Благодаря художественному чутью, с которым производилась редакция синоптиков и которое часто заставляло их в ведении рассказа повиноваться требованиям условности или эффекта, эта сцена относится ими к последней ночи Иисуса и к моменту его ареста. Если бы это было действительно так, то трудно было бы понять, каким образом Иоанн, который будто бы был свидетелем столь трогательного факта, не рассказал бы о нем своим ученикам и каким образом редактор четвертого Евангелия не передал бы этого эпизода в своем чрезвычайно пространном рассказе о вечере четверга [634] . Все, что можно сказать, это что страшное бремя миссии, принятой на себя Иисусом, жестоко угнетало его в течение последних его дней. На минуту в нем заговорила человеческая натура. Быть может, он усомнился в своем деле. Страх, сомнения овладели им и повергли его в состояние слабости, которое хуже самой смерти. Человек, пожертвовавший великой идее своим спокойствием и законными дарами жизни, всегда печально оглядывается
633
Ин.12:27 и сл. Понятно, что экзальтированный тон четвертого Евангелия и его исключительное внимание, обращенное на божественную роль Иисуса, устранили в рассказе обстоятельства естественной слабости, о которой говорят синоптики.
634
Это тем непонятнее, что редактор четвертого Евангелия прилагает особые старания, чтобы выдвинуть все обстоятельства, лично касавшиеся Иисуса, или те, которых он был единственным свидетелем. Ин.1:35 и сл.; 13:23 и сл.; 18:15 и сл.; 19:35; 20:2 и сл.; 21:20 и сл.
Торжество в Вифании, эта дерзость провинциалов, празднующих у врат Иерусалима прибытие их Царя – Мессии, окончательно озлобило фарисеев и храмовую аристократию. В среду (12 нисана) состоялось новое совещание у Иосифа Каиафы (Мф.26:1-5; Мк.14:1-2; Лк.22:1-2). Решено было немедленно арестовать Иисуса. Во всех мероприятиях руководствовались чувством порядка и консервативности. Необходимо было избежать шума. Так как праздник Пасхи, начинавшийся в этом году в пятницу вечером, был моментом народного скопления и возбуждения, то решено было все покончить к тому времени. Иисус был популярен (Мф.21:46); можно было опасаться бунта. Хотя и был обычай открывать торжества, на которые собиралась вся нация, казнями преступников против первосвященнического авторитета, некоторого рода аутодафе, предназначенными для того, чтобы внушить народу религиозный ужас [635] , тем не менее, вероятно, желательно было, чтобы подобные зрелища не приходились на празднуемые дни [636] . Таким образом, арест было назначено совершить на следующий день, в четверг. Решено было также не брать его в храме, куда он являлся ежедневно (Мф.26:55), но выследить его и арестовать в каком-нибудь глухом месте. Агенты первосвященников расспросили учеников, надеясь, воспользовавшись их слабостью или простотой, получить от них необходимые сведения. Они и нашли то, чего искали, в лице Иуды из Кериота. Этот несчастный, по совершенно необъяснимым мотивам, предал своего учителя, дал все нужные указания и даже взялся (хотя подобная крайняя степень низости едва вероятна) быть проводником отряда, на который был возложен арест. Ужасное воспоминание, которое сохранилось в христианском предании о глупости или злобе этого человека, должно было внести сюда некоторое преувеличение. До тех пор Иуда был таким же учеником, как и все остальные; он даже носил звание апостола; он совершал чудеса и изгонял бесов. Легенда, допускающая только резкие краски, может признавать, что в общем было одиннадцать святых и один отверженник. Но в действительности абсолютных категорий не бывает. Скупость, которую синоптики выставляют причиной преступления, ничего не объясняет. Странно было бы, чтобы человек, заведовавший кассой и понимавший, что он потеряет со смертью своего главы, променял бы выгоды своей должности (Ин.12:6) на весьма ничтожную сумму денег [637] . Не было ли задето самолюбие Иуды выговором, который он получил на пиршестве в Вифании? Но этого тоже было бы недостаточно. Четвертый евангелист хотел бы представить его вором, человеком, который с самого начала был неверующим (Ин.6:65; 12:6), что уже совсем неправдоподобно. Скорее можно предполагать какое-либо чувство ревности, какой-нибудь внутренний разрыв. Эта гипотеза подтверждается той особенной ненавистью к Иуде, которая замечается в Евангелии, приписываемом Иоанну (Ин.6:65,71-72; 12:6; 13:2,27 и сл.). Будучи не столь чист сердцем, как прочие, Иуда, сам того не замечая, быть может, усвоил себе узкие взгляды своей должности. Поддавшись превратному взгляду, весьма обыкновенному у людей, занимающих активные должности, он, быть может, дошел до того, что ставил интересы кассы выше того дела, для которого она была предназначена. Администратор убил в нем апостола. По ропоту его в Вифании можно было бы предположить, что иной раз он находил, что учитель обходится их духовной семье чересчур дорого. Без сомнения, такая низменная бережливость могла не раз вызывать трения в маленькой общине.
635
Мишна, Sanhedrin, 11:4; Вавил. Талмуд, Sanhedrin, 89a. Ср. Деян.12:3 и сл.
636
Мишна, Sanhedrin, 4:1.
637
Четвертое Евангелие даже не говорито плате. Тридцать сребренников взяты синоптиками у Захарии (Зах.11:12-13).
Не отрицая факта, что Иуда из Кериота содействовал аресту своего учителя, мы все же думаем, что проклятия, которыми его осыпают, до некоторой степени несправедливы. В этом деле, быть может, с его стороны было больше поспешности, чем коварства. Суждения человека из народа в области морали отличаются живостью и справедливостью, но они бывают непостоянны и непоследовательны. Мораль его не может устоять перед аффектом. Тайные сообщества республиканской партии скрывали в своих недрах много убежденности я искренности, и тем не менее доносчики среди них были весьма многочисленны. Легкого негодования бывало достаточно для того, чтобы превратить сектанта в изменника. Но если безумное желание получить несколько серебряных монет вскружило голову бедного Иуды, то все же не видно, чтобы он окончательно утратил нравственное чувство, ибо, увидав последствия своего проступка, он раскаялся и, по преданию, окончил самоубийством (Мф.27:3 и сл.).
С этого момента все минуты жизни Иисуса принимают торжественный характер, и каждая из них может считаться в истории человечества за целый век. Мы дошли в нашем рассказе до четверга, 13 нисана (2 апреля). На следующий день вечером наступал праздник Пасхи, который начинается ужином, причем на стол подают ягненка. Праздник продолжается затем семь дней, в течение которых едят опресноки. Особенной торжественностью отличаются первый и последний дни праздника. Ученики были уже заняты приготовлениями к празднеству (Мф.26:1 и сл.; Мк.14:12; Лк.22:7; Ин.13:29). Что касается Иисуса, то можно предполагать, что он знал о предательстве Иуды и не сомневался в той участи, которая его ожидала. Вечером он в последний раз ужинал с своими учениками. То не был обрядовый пасхальный стол, как это предполагалось впоследствии, при чем происходила ошибка на один день [638] ; но для первой Церкви ужин в четверг и был настоящей Пасхой, печатью нового союза. Каждый из учеников сохранил об этом ужине свои самые дорогие воспоминания, и много трогательных черт учителя, запечатлевшихся у них в памяти, они тоже сосредоточили на этой трапезе, сделавшейся краеугольным камнем христианского благочестия и исходной точкой плодотворнейших учреждений.
638
Такова система синоптиков (Мф.16:17 и сл.; Мк.14:12 и сл.; Лк.22:7 и сл., 22:15), а стало быть, и Юстина (Dial. cum Tryph., 17, 88, 97, 100, 111). Четвертое Евангелие, напротив, положительно утверждает, что Иисус умер в тот день, когда вкушали агнца (Ин.13:1-2,29; 18:28; 19:14,31). Талмуд, являющийся, конечно, весьма слабым авторитетом в подобном вопросе, говорит о смерти Иисуса «накануне Пасхи» (Вавилонский Талмуд, Sanhedrin, 43a, 67a). Важным возражением против этого мнения служит то, что во второй половине II века церкви Малой Азии, установившие учение о Пасхе, по-видимому, противоположное системе четвертого Евангелия, прибегают к авторитету именно апостола Иоанна и его учеников, чтобы подтвердить учение, сходное с рассказами синоптиков (Поликрат у Евсевия, Hist. eccl. V, 24; ср. Chron. pasc., стр. 6 и след., edit. Du Cange). Вот это очень неясно. Иоанн и его ученики могли праздновать Пасху так же, как и вся первая апостольская школа, 14 нисана, не потому, чтобы Иисус вкушал агнца в этот день, а потому, что верили, что Иисус – истинный пасхальный Агнец (ср. Ин.1:29; 19:36 в сравнении с Отк.5:6 и т. д.) – умер в этот день.
Действительно, нельзя сомневаться в том, что в этот момент сердце Иисуса было переполнено нежной любовью к маленькой Церкви, которая его окружала (Ин.13:1 и сл.). Его сильная и спокойная душа чувствовала себя теперь легко под тяжестью мрачных предчувствий, осаждавших ее. Для каждого из своих друзей у него нашлось доброе слово. Двое из них, Иоанн и Петр, получили особенно нежные излияния любви с его стороны. Иоанн возлежал на диване рядом с Иисусом, и голова его покоилась на груди учителя [639] . В конце ужина тайна, тяготившая душу Иисуса, чуть у него не вырвалась. «Истинно говорю вам, – сказал он, – один из вас предаст меня» (Мф.26:21 и сл.; Мк.14:18 и сл.; Лк.22:21 и сл.; Ин.13:21 и сл.; 21:20). Эти наивные люди почувствовали в тот момент смертельную тоску; они переглядывались, и каждый внутренне задавал себе вопрос. Тут же был и Иуда; быть может, Иисус, имевший с некоторых пор основание не доверять ему, имел в виду этими словами вырвать у него признание своей вины, прочесть это признание у него в глазах или в его смущении. Но неверный ученик не потерял самообладания; он даже осмелился, как говорят, спросить его вместе с другими: «Не я ли, равви?»
639
Ин.13:23; Поликрат у Евсевия, Hist. eccl., V, 24.