Жизнь из грязных кусочков… Я создал себе сам!

Хан-Рязанский Александр Николаевич

Вокруг города, расположился крупный военный гарнизон, где я, с моими новоявленными друзьями дни напролёт, проводили все летние каникулы. Русских в городе мало и везде незнакомый язык. Это меня не смущало, через пару лет, я уже бегло разъяснялся с туркменскими мальчишками на их родном языке. Конечно, все знакомства происходили не всегда гладко, приходилось кулаками доказывать свою независимость в этом мире. Это потом появились, черные как смоль друзья, Мауджа, Нуры, Бекен, Аман. Мне всегда тюркские языки давались очень легко. Впоследствии, когда мы переехали в Узбекистан, я и там умудрился выучить узбекский язык. Конечно, грамматику я не мог знать, но разговорную речь осилил сполна.

Также рядом был казах-аул, где проживали преимущественно одни казахи и с ними я стал объясняться на их языке, но злые были казачата, всегда приходилось с ними драться до крови. Жили мы с матерью бедновато, но все необходимое у нас было. Обстановка минимальная, весь наш скарб умещался в двух чемоданах и нескольких узлах. Постепенно в квартире появлялась и мебель, и постельные принадлежности, и даже радиоприёмник «Харьков», но перед очередным переездом мать распродавала все не носимое имущество, шифоньер довоенных времён, радиоприёмник, лишние кастрюли, матрацы, подушки, кровати и вперёд – к новой жизни, которая начиналась точно так же и по такому же сценарию: мать искала работу, я прозябал на улице, и, когда мы мало-мальски обживались, опять, узлы, поезда, вокзалы. В Казанджике матери пришлось устроиться в ПЧ на железку путеобходчиком и целыми днями она пропадала на работе. Дали нам ведомственную квартиру в железнодорожных домах, рядом оказалась вновь отстроенная русская школа. Никакой промышленности в этом городе и близко не было. Город по сути своей оказался крупным перевалочным железнодорожным узлом и кроме огромного ДЕПО и военного гарнизона, больше ничего интересного в этом городишке не наблюдалось.

Я был предоставлен сам себе, что и послужило в дальнейшем, становлению моего непростого характера. Не терпел никакого командования, не любил подчиняться, всегда имел своё мнение и предпочитал оставаться один. Рос независимым, упрямым, но любознательным мальчишкой. У меня наметилась страсть к книгам и шахматам, музыке и, если бы не частые наши переезды, из меня получился бы неплохой шахматист или музыкант. Читал днём и ночью, при свечах, при фонаре под одеялом, при отблесках огня, сложенной в квартире печки.

Несмотря на убийственную жару летом, зимой было 10-15 градусов мороза и сильнейший ветер, который по улицам катал кошек и собак, как футбольные мячи. Климат здесь был резко континентальный, раны не заживали по несколько недель. А укус пендинского москита, этого коварного насекомого, который обитает только в этих жарких краях, перерастает через несколько недель в хронически протекающий дерматоз. Пендинская или ашхабадская язва, редко бывает одиночной, чаще появляется в нескольких местах и после заживления оставляет на теле ужасные шрамы. Панацеи от этого инфекционного заболевания нет и по сей день. У меня навсегда о годах, проведённых в Туркмении, остались три безобразных шрама на правой ноге. Залечивал я их несколько лет.

Школа. Иду в первый класс. Читать и писать уже умею, научился сам с пяти лет, благо у матери, была разбитная подруга учительница начальных классов Маиса Ивановна и она меня натаскала по азбуке. Математика давалась мне очень трудно, порой в старших классах, услышав слова «синус» или «косинус», я в буквальном смысле впадал в панику и до конца так и не смог разобраться в этих математических закорючках. А вот географию, литературу, музыку, историю я очень любил и знал эти предметы досконально. Порой, мой класс затаив дыхание, следил за моей пикировкой с учителями на ту или иную тему и ближе к седьмому классу, мне негласно, разрешали вести уроки естествознания, истории и географии в начальных классах. А на своих уроках меня попросту учителя начали выгонять из класса, мол, нам нечему тебя учить. Обладая феноменальной умственной и зрительной памятью, я с малых лет никогда не заглядывал в учебники и никогда не делал домашние задания. Восполнял я свои знания из других учебников, по истории, географии и литературы для девятых, десятых классов, а также из художественных книг, эссе, очерках и рассказах о приключениях моряков, туристов, знаменитых географов, Эдгара По, Новикова-Прибоя, Пржевальского, Ключевского, приключенческой литературы Дюма-отца, Серж Марии Колон, Виктора Гюго, писателей историков, Б. Пруса, Ф. Купера, Л. Толстого и других.

Ближе к четвёртому классу приехали к нам новые соседи семья Мел-ц. Я все больше и больше забрасывал учёбу и проводил время с этой странной семьёй. Мы с соседом Витькой, как никогда подходили друг другу, на нашу беду, рядом с нами был военный полигон с вододромом, куда мы ходили купаться и там же подворовывали разные опасные штуки, это были и боевые патроны, и бикфордовы шнуры с запалами, шашки ИГН со слезоточивым газом, ракетницы, благо в шестидесятые годы в Советской Армии царил форменный бардак. Как-то упёрли мы с танка Т-64 оптический прицел. Тяжёлая оказалась дура, меняясь, тащили домой почти три километра. Установили на балконе и по утрам стали подсматривать за фигуристыми девчонками в доме, напротив. Жила там многодетная семья Ля-ных, к одной из них, Верочке, я был сильно неравнодушен. Жара ночами стояла несусветная и все спали на открытых балконах, порой в чём мать родила. А раз, вообще нам башку снесло, забрались мы с Витькой в минный погреб и хотели унести противопехотные мины, запалы к ним и несколько метров бикфордова шнура, за что были пойманы солдатами, отодраны за уши и сданы в комендатуру. Комендант гарнизона орал так, что Витька забился под стол, а я заткнул уши. Но не на нас, а на солдат часовых: «Идиоты, они могли по незнанию всю воинскую часть подорвать». Солдатам-часовым дали по 10 суток гауптвахты, а нас он сдал в милицию. Мать оштрафовали на пятнадцать рублей, а это пятая часть её месячной заплаты. К тому времени она уже работала в одной из воинских частей, куда мы с Витькой бегали обедать на халяву и присмотреть что и где плохо лежит. И, когда Витька с старшим братом обворовали школьный буфет и втянули меня в это дело, терпение моей матери наступил предел, тут как раз случилось землетрясение в Ташкенте и мать быстренько, распродала все вещи и оформив документы, отправила меня в Ашхабадский спорт-интернат, а сама уехала в Ташкент

Спорт-интернат 1964-1966гг.

Ашхабад к 1965 году уже полностью отстроили, получился уютный, красивый город в центре Туркмении. Столица республики. Русских здесь проживало порядочно, почти половина. Цивилизация, асфальт, общественный транспорт, троллейбусы, свой зоопарк, несколько приличных парков. Иду в пятый класс, класс многонациональный, девушек больше, некоторые девчата уже с умопомрачительными выпуклостями на всех подобающих местах. На юге девочки созревают очень быстро. Спорт-интернат располагался на улице Гражданской 1, в районе Третьего парка, в простонародье на Хитровке, в опасном и бандитском районе. Рядом взрослая колония, большой завод Ашнефтемаш, Каракумский канал, а через широкий пешеходный мост располагался красавец-вокзал. По тем временам наш интернат считался элитным, и туда так просто было не попасть. Проверив физические данные, меня зачислили в пятый класс.

Ещё в школе, в Казанджике, я был неравнодушен к нашей соседке тринадцатилетней Верочке Лялиной. Красивая, натуральная блондинка, но, как и следовало ожидать, на меня ноль внимания. В то время благосклонность девочки надо было ещё заслужить. Или каким-то героическим поступком или хорошим поведением. А у меня, как у Мюнхгаузена, не получалось, делать героические поступки по дням и часам. Наоборот она меня почему-то люто возненавидела и все из-за её старшей сестры, которая встречалась с взрослым парнем с соседней улицы, ей было уже 15 лет, и вела она себя не совсем целомудренно. Я как-то случайно увидел на чердаке её и Генку Ми-ова голыми, где они занимались всем известным делом, не сдержался и похвалил её сиськи… Был бит её парнем и в отместку рассказал дворовым пацанам, какие у неё классные парные выпуклости. Уезжал в Ашхабад с большой неохотой, прощай, мне недоступная, моя белобрысая девочка. Верочка Лялина была моя первая любовь. Такие отношения всегда, рано или поздно, заканчиваются, а вместе с ними заканчивается и наше детство.

Интернат был не простой, не знаю, как, но моей матери без особых усилий, удалось меня туда пристроить. После войны, к матерям одиночкам власть относилась более благосклонно. Также это касалось и людей, потерявших огромное количество своих родственников и переживших прошедшую страшную войну. Например, если при массовой драке, когда толпа туркменов нас обступала и начиналась потасовка, меня просили отойти в сторону, мотивируя это тем, что у меня нет отца. То, послевоенное время наложило какой-то отпечаток на характер людей, все относились друг другу как-то по-человечески, как-то теплее и без национальной неприязни. У многих тогда не было отцов. Я конечно не пасовал и всегда смело врубался в драку. Режим в интернате был драконовский. Общага обнесена высоким забором, на входе всегда дежурила вредная баба-яга. Утром пробежка два километра, потом учёба, после обеда тихий час, в четыре часа обязательный кросс на стадион и занятия по видам спорта.

Меня вначале, по нечётным дням, посадили на велосипед, а в чётные дни недели определили в секцию волейбола, но потом я с разрешения завуча перешёл на настольный теннис. В интернате тренировалась сборная Туркмении по этому виду спорта. И меня приняли. Вечером, после ужина, о чудо – я впервые увидел большой черно-белый телевизор «Изумруд». Домой, нас отпускали только в пятницу после занятий, кто иногородний тех почти не отпускали, но я убегал и забившись на третью полку в поезде «Ташкент-Красноводск» ехал всю ночь 260 км до Казанджика. Если в пятницу уроков и тренировок было мало, то, не дожидаясь пассажирского, а он был единственным за сутки, я прыгал в товарняк и на тормозной площадке ехал несколько часов. Увидеть Верочку Лялину, ох, как хотелось! В ночь на понедельник опять на поезд и в Ашхабад. Так я ездил два года.