Жизнь Изамбарда Брюнеля, как бы он рассказал ее сам
Шрифт:
Да, я помню тот день… Темза собралась с силами – и обрушила на нас мощный удар, с последствиями которого мы боролись почти две недели.
Началось с того, что я получил сообщение, что на номер 9 сверху льется вода. Сказать, что оно меня встревожило, это ничего не сказать. Примчавшись к щиту, я обнаружил чрезвычайно неприятное и опасное состояние всего дела. В нескольких ячейках грунт быстро размягчался, превращаясь во что-то вроде разжиженного ила, какой при купании можешь зачерпнуть ладонью, если донырнешь до дна.
Картина меня ужаснула. Я приказал как можно скорее начать забивать в стыки накладок пучки пеньки. Когда ее ушло мешка четыре или пять, поступление воды немного умерилось – теперь она лишь кое-где сочилась небольшими струйками, и рабочие продолжали ликвидировать протечки с помощью пеньковых затычек.
Я торчал там всю ночь и не хотел уходить, но отец настоял, чтобы я все же отвел пару часов на отдых.
Вернувшись утром, я обнаружил, что характер протечек несколько изменился. Глина, поначалу размягчившаяся под действием воды и начавшая было плыть (всю ночь перед глазами стояла последняя картина, которую я увижу: прорыв, мощный поток, с ревом заливающий пространство туннеля, чтобы лишить нас жизни), постепенно загустела. Часов через десять она приобрела
Ночь прошла более или менее благополучно, и я даже стал думать, что те восемь или девять футов грунта, что отделяют нас от течения струящейся над нами воды, являются для нее серьезной преградой, с которой она ничего не сможет поделать. Мы приятно поговорили с Коллинзом, который не уставал возносить хвалу отцу как изобретателю щита. Выяснилось, что он принимал участие в проекте Тревитика в качестве одного из инженеров. По его словам, поначалу все шло гладко. Корнуоллские горняки знают свое дело: они энергично занимались проходкой и очень большое внимание уделяли крепежу. Однако это была обычная шахтная крепь – система вертикальных столбов, упирающихся в доски, что положены на пол и свод туннеля. Тревитик не посчитал нужным по мере проходки тут же обкладывать стены туннеля кирпичом. Поэтому когда начались первые протечки, то борьба с ними оказалась безуспешной и даже, казалось, приводила только к их увеличению: вода сочилась на все большем пространстве свода, и справиться с этой напастью не было никакой возможности. В конце концов строители были вынуждены в катастрофической спешке, побросав инструменты, покинуть поле битвы, готовое стать их могилой…
Но я рано успокоился. Вода снова начала прибывать. Кто-то высказал предположение, что это, скорее всего, не речная вода – это вода какого-то водоносного пласта, который мы нарушили своей проходкой. Но та вода или другая – это все равно вода, и захлебнуться ею одинаково просто… Снова в ход пошла пенька, снова мы отчаянно сражались с протечками, и если сказать «сражались так отчаянно, будто речь шла о самой жизни», это не будет чрезмерным преувеличением. Несмотря на наши усилия, положение становилось все хуже – но волшебство разумной деятельности приносило свои плоды: мы знали, что делаем, и знали, что должны делать, принимая все возможные меры, чтобы в конце концов одержать победу. Ночь всегда красит окружающее в еще более мрачные тона, чем ты видел днем. Ночами все казалось совсем плохо. Однако люди оставались так спокойны, словно им ничто не угрожало, кроме пустяковой опасности замочить одежду или забрызгаться грязью. Некоторые даже спокойно спали, развалившись в нижних ячейках.
К 14 сентября стало ясно, что мы справились. Все без исключения приложили огромные усилия. Самое главное – оставались спокойными и уверенными. Я не покидал ячеек и лишь время от времени ложился отдохнуть. (Отец каждый вечер уезжал домой, перед тем всякий раз тщетно попытавшись уговорить меня составить ему компанию, – я не появлялся дома почти неделю.)
Да, к вечеру 14-го было уже намного лучше. Тем не менее ситуация оставалась критической: каждую минуту Темза могла пойти на новый приступ. Мы осторожно продолжали работу – и ждали, ждали, ждали… но ничего не происходило.
Еще через день я с легким сердцем смог сказать кому-то: «Ну и неделька выдалась!» – потому что все осталось позади: опасности больше не было, вода ушла, работа постепенно набрала темп и весьма и весьма удовлетворительно.
Вот снова кое-что со страниц дневника моего отца.
«26 октября. Продолжающаяся работа доказывает нам, что лапы, на которые опирается щит, делают работу намного безопаснее: щит всем своим весом давит на них, а они с той же силой давят на грунт. Грунт остается таким же плотным, каким был вначале, и может выдержать возводимую на новом месте конструкцию щита. Необходимо, чтобы на грунт оказывалось давление. Мне это совершенно очевидно. Именно потому, что я имел это в виду, я предусмотрел анкерные плиты и распоры. Какую неусыпную бдительность надо проявлять! Приходится все держать в своем уме: не только чтобы управлять всем, что уже есть, но и предусмотреть все, чего еще нет, но может произойти.
17 ноября. К этому дню пройдено 307 футов 9 дюймов.
8 декабря. Явное зло – отсутствие хорошего дренажа – по-прежнему с нами, и лекарства от него нет. В таких обстоятельствах нельзя не чувствовать тревогу! Что мы будем делать, если снова прорвется вода? Есть еще один источник волнений. У нас нет возможности контролировать рамы, когда они опираются на деревянные ноги или когда закручены винты. Что хуже всего, люди совершенно об этом не думают и не боятся последствий. Это обстоятельство и страх прорыва воды – вот причины тревоги.
12 декабря. Мало кто представляет себе, что такое испытывать тревогу и усталость днем и ночью. Двигаясь вперед, мы приобретаем все больше опыта, но по-прежнему случаются неожиданности. Сегодня случай может оказаться таким же фатальным, каким мог быть 200 футов назад или окажется впереди. Еще не было момента, когда мы могли бы считать себя в безопасности. Он наступит, только когда мы соединим арки туннеля с шахтой на другом берегу. Над нами лежит вся давящая масса реки, а мы должны продвигать свой щит и строить нашу конструкцию. При этом за счет приливов вес меняется дважды в день, а два раза в месяц, когда приходят сизигийные [14] , он меняется еще больше. Лапы – это основа нашей безопасности. Прижатые к грунту с наибольшей возможной силой, они не дают ему двигаться, даже если это рыхлый гравий; поэтому мы должны поздравить себя с тем, что они совершенно отвечают нашим потребностям. Мы продвинули наши рамы уже на 350 футов. Необходимо поменять опоры и верхние накладки, но не из соображений прочности, а из-за неправильного их использования. Первые опоры не были повреждены, пока их действие ограничивалось 3 дюймами, но при 6 дюймах они начали одна за другой гнуться, не причиняя, однако, вреда ни всей конструкции, ни щиту. Верхние брусья также погнулись или начинали гнуться – примерно тогда же, когда и опоры, поскольку, когда гнется опора, она усиливает давление на соответствующую раму, и верхние брусья также начинают ломаться. То, что поломка столь важной части щита не принесла серьезных последствий, доказывает, что этот случай был предусмотрен. Доказательством служит тот способ, которым верхний брус крепится к раме. Благодаря ему их можно
20 декабря. Произошел тревожный случай. Винтовые опоры номеров 10 и 12 находились над номером 11. Шахтер средней ячейки номера 11 передвинул свою крепежную опору. В результате ячейка подалась назад, столбы и опоры упали с ужасным грохотом, и вслед за ними осыпалось много грунта. Это самый серьезный случай из тех, что происходили до сих пор. К счастью, грунт оказался необычно плотным, и фатальных последствий не случилось.
31 декабря. Г-н Брюнель и девять наших друзей устроили ужин под Темзой!»
14
Когда Солнце, Земля и Луна выстраиваются в одну линию таким образом, что силы тяготения Солнца и Луны действуют на Землю в одном направлении и усиливают друг друга, приливы бывают выше средних и называются сизигийными. – Прим. А. В.
Да, я организовал ужин, пригласив на него друзей. Мы сидели за столом, уставленным яствами и напитками, а в совсем небольшом отдалении от наших голов неслась вода мощной реки! Мы пировали, отмечая тот факт, что с той поры, когда мы начали проходку, прошел целый год. Я произнес первый тост, упомянув в нем все то, что казалось мне важным. К сожалению, не все мои товарищи двигались по изобретательской или хотя бы технической стезе, а потому на некоторых лицах я замечал гримасы непонимания и даже удивления – мол, зачем он все это говорит? И все же я вдавался в подробности – они были мне дороги, и я был уверен, что друзья меня простят. Я хвастался, что до самого апреля у нас не случалось никаких аварий – опоры щита не лопались и не гнулись, не было ни трещин, ни прогибов опор. Кое-где над нами сорок футов грунта, который всем своим весом оказывает давление на конструкцию щита, – и все же ни одна накладка не сломалась и ни одна опора не была повреждена. Я описывал, как шло дело дальше, когда Темза все-таки отыскала способ приблизиться к нам в своем убийственном желании слиться с нами воедино. Сколько пеньки мы израсходовали; каково было мужество тех простых людей, которые, стоя в кромешной тьме, едва рассеиваемой светильниками и лампами, боролись, бились до последнего, отстаивая как свое право на жизнь, так и право свободного передвижения под реками, как бы они ни назывались – Темза, Сена, да хоть бы и сам Нил!..
Не буду повторять все, что я сказал, замечу лишь, что окончание моей речи было встречено аплодисментами и даже несколькими приветственными криками.
«4 января, 1827 год. Эта работа требует столько пристального внимания, столько изобретательности! День и ночь она совершается самыми крепкими руками – и все-таки сколько тревог и усилий. Каждое утро я говорю себе: „Вчера еще один опасный день миновал!“
12 января. Если бы мы заранее были уверены, что на глубине от 33 до 37 футов лежит такая плотная глина, мы могли бы делать 18 футов в неделю, и это было бы совсем несложно. Но, во-первых, кто мог это предвидеть, а во-вторых, нам следует не оглядываться попусту назад, а преодолевать трудности!
16 января. Г-н Брюнель снова не спал несколько ночей подряд. Сегодня покинул нас в десять и спал до шести часов утра. Меня очень тревожит, что он совсем не думает о своем здоровье. Он может дорого за это заплатить.
2 февраля. На нынешний день пройдено 45 футов 4 дюйма.
3 февраля. Я посетил выработку и, спустившись в кабине, пожаловался на пыль. Чудеса – пыль под Темзой!
26 февраля. Был в туннеле. Арка хорошо освещена, весь проход завершен, и его открыли для посетителей. Зрелище замечательное. Миссис Брюнель, Эмма, София и три ее маленькие дочери были первыми. Я получил великое удовольствие, увидев всю мою семью в этих новых декорациях.
21 марта. Над нами опять нет глины. Лучше работать еще медленнее, чем мы делаем это сейчас. Но из-за того, что работа организована по сдельной схеме, приходится подгонять работы. И тревога нарастает с каждым днем».
Это была последняя более или менее оптимистичная запись в дневнике отца: вскоре все снова пошло кувырком, и он опять оставлял заметки, полные тревоги и опасений.
Связано это было с тем, что во время очередной серьезной протечки вышли из строя дренажные насосы, которые выкачивали воду из туннеля и подавали ее наверх. Скоро вода поднялась выше опорных винтов, из-за стойки стало невозможно двигаться, и, соответственно, работа полностью остановилась. Нельзя и класть кирпич на пол, если там воды по колено. Когда насосы снова заработали и вода стала мало-помалу убывать, я, не дожидаясь еще более радикальных улучшений, позвал рабочих вернуться на свои места – и они бодро похлюпали за мной, весело плеща подошвами сапог. Удивительно, какие крепкие нервы у этих людей!
Началась новая битва – из тех, в которых долго нельзя понять, кто же в конце концов станет победителем. Вода прибывала – мы ее откачивали; чуть она отступала – мы принимались за работу и двигали щит все дальше и дальше: пусть по дюйму, по четверти фута – но все вперед! Мы то и дело встречались не с настоящим грунтом, а опять с чем-то вроде ила – размягченной, текучей, опасной и коварной субстанцией. Работа становилась все тяжелее и медленнее. Почти год назад, опираясь на итоги бурения, я говорил, что было бы лучше закладывать туннель еще глубже, – и как я был прав! Однако сделанного не воротишь: над нашими головами была не глина, не ее плотный, надежный, изолирующий воду пласт, а слои донных отложений, спрессованный, слежавшийся ил, который при любом на него воздействии, жадно поглощая воду, превращался в текучую грязь.