Жизнь как на ладони. Книга 2
Шрифт:
Кто-кто, а Тимофей хорошо помнил, что такое сиротская долюшка. С лихвой хлебнул недетского горя, когда его родителей в один день на погост снесли. Не встреться на пути испуганного мальчонки Тимошки Пётр Сергеевич, может быть, сгинул бы он без следа, как песчинка, смытая дождём с придорожного камня…
Ещё раз безуспешно толкнув дверь привратницкой, Тимофей поспешил дальше, подсчитывая на ходу, сколько времени остаётся до сумерек, с наступлением которых он был обязан быть у Реввоенсовета.
Теперь его путь лежал на толкучий рынок, где Тимофей задумал купить пистолет. Тот, который был у Всеволода, краснофлотцы забрали при беглом обыске. Одно плохо: что делать с пистолетом и как стрелять, Тимофей не знал, в Медико-хирургической академии этому не учили. «Эх, сколько раз Сева предлагал мне научиться стрелять, а мне было всё недосуг», – пожалел он с поздним раскаянием, стараясь вспомнить, как правильно взводить курок.
Мимо него по своим делам спешили озабоченные пешеходы. Тимофей обратил внимание, что в нынешнем году люди не смотрят друг другу в лицо, словно боясь разочарования. Он почувствовал сильный толчок в раненое плечо и, моментально покрывшись потом от резкой боли, стиснув зубы, подумал, что перебраться через забор к ротонде в парке будет непросто.
«Как там Крыся?» – эта мысль терзала Тимофея похлеще любой боли. Он понимал, что в случае провала отважной девушке не будет никакой пощады – жалости большевики не знали. Всю осень город с ужасом обсуждал, как жестоко революционные каратели расправились с мальчиками-юнкерами, защищавшими во время мятежа Зимний дворец.
Сенная площадь, густо забитая народом, встретила колокольным звоном. Тимофей перекрестился, усмотрев в этом добрый знак, и стал боком проталкиваться через разношёрстную толпу покупателей и продавцов, стекающихся сюда со всех концов большого города.
Рынок, многолюдный и в прежние годы, после революции превратился в бурлящее людское варево, смешавшее в своём водовороте все слои населения.
– Сапоги покупайте, почти неношенные, – охрипшим голосом выводил мужичок, похожий на бывшего дворника, – задёшево отдам.
– Сударь, обратите внимание сюда, – деликатно тронула Тимофея за рукав дама под вуалью, – подарите своей жене изысканную брошь. Поменяю на мешок муки, – она протянула руку со сверкнувшей на солнце драгоценностью и робко улыбнулась.
– Увы, мадам, – Тимофей стал пробираться дальше, постоянно отбиваясь от продавцов, тащивших на рынок нужные и ненужные вещи.
Раздумывая, он остановился около великолепного набора хирургических инструментов.
– Осталось от покойного мужа, он был военным медиком, – увидев его заинтересованность, пояснила сухонькая старушка в беличьей шляпке.
Не в силах отойти от остро заточенных скальпелей и расширителей, боковым зрением Тимофей увидел в руках у мужика сверкнувшее воронёной сталью дуло пистолета.
– Извините, в другой раз, – он с сожалением оставил даму с инструментами и кинулся за продавцом в дублёном тулупе: – Сударь, сударь, постойте.
Мужчина остановился, выжидающе глядя на покупателя:
– Вы мне?
– Вам, – облегчённо выдохнул Тимофей, приступая к торгу.
– Стрелять умеешь? – продавец, не стесняясь народа, выудил из-за пазухи длинноствольный револьвер с перламутровой рукояткой и показал, куда вставлять пули. – Сам-то кто?
– Доктор, – коротко сказал Тимофей.
– Ну, доктор так доктор. Докторам оружие тоже не помеха, – дрогнув небритой щекой, одобрил покупку мужик. – Бывай, доктор, – он засунул в карман полученные от Тимофея золотые червонцы и моментально исчез среди шумной толпы.
Едва дождавшись сумерек, Тимофей отправился к Реввоенсовету. Пистолет заметно оттягивал карман, и Тимофею казалось, что все прохожие смотрят только на перекосившуюся книзу полу его бушлата.
Дорога была знакома до мельчайших подробностей. Именно здесь он впервые увидел Севу Езерского – худенького мальчишку, сбежавшего от своего гувернёра мистера Найтли. Суровый англичанин заставлял юного князя просыпаться в шесть часов утра, обливал холодной водой и сажал заучивать сонеты Шекспира. Где-то сейчас этот долговязый мистер со всегда унылым, неподвижным лицом? Он оказался самым верным из всех слуг князей Езерских, не оставив должности даже после разорения Ольги Александровны. Найтли уехал из России лишь тогда, когда Сева поступил в Михайловское артиллерийское училище, оставив на память о себе добрые воспоминания и безупречный английский язык своих воспитанников – Всеволода и Тимофея. Храни его Господь!
Хруст снега из-за угла указал на приближающийся патруль. Тимофей прибавил шагу. В его планы совершенно не входило объяснение с красноармейцами.
– Проверить бы документы у господинчика, – услышал он за спиной, но не обернулся, стараясь идти как можно непринуждённей.
– Пусть идёт, – возразил другой голос, надсадно зашедшись в тяжёлом кашле. – У всех встречных-поперечных не проверишь.
– И то верно.
Звуки шагов и хруст снега переместились в противоположном направлении. Пронесло…
Тимофей сжал в карманах кулаки и подумал, что если его сейчас убьют, то Зина в спокойной Швеции может даже и не узнать об этом. Вероятно, так лучше. Потоскует немного, да и забудет о былой любви, убедившись, что их разлука послана злым роком и ничем более…
Вот и парковая решётка на высоком гранитном цоколе. Чуть дальше, в сторону набережной, на ней должна быть одна сломанная верхушка. Княгиня всё сетовала, что никак не доходят руки заказать кузнецу недостающую деталь. Тимофей приблизился вплотную к ограде, оглянулся и, прижимаясь к ней всем телом, стал подтягиваться на руках. Плечо пронзила дикая боль, и лоб моментально покрылся испариной от слабости и дурноты. «Ничего, ничего, надо потерпеть», – он опёрся коленом о цоколь, напрягся…
– Руки вверх! Не шевелись, пристрелю, – сказал женский голос, и в спину Тимофея жёстко уткнулось дуло винтовки.
Кровь прилила к лицу, а рука непроизвольно скользнула к карману с револьвером.
– Не балуй! – крикнула женщина и произнесла в сторону, обращаясь к сопровождающему. – Котов, скрути ему руки.
Щёлкнула пряжка, и запястья туго обвил кожаный ремень.
«Всё пропало, какой я дурак, даже не выждал время, не проверил прохожих», – сжал от обиды зубы Тимофей, коря себя за неосторожность. О себе он совершенно не думал, в одно мгновение мысленно представив горе родителей.