Жизнь как на ладони. Книга 2

Богданова Ирина

…И всё же он пошёл на лекции. Не робел и не хвастался своей храбростью, но твёрдо знал: нельзя позволить кучке бузотёров навязывать своё мнение всей Академии. При входе в привратницкую к нему бросился добродушный швейцар Василий:

– Господин студент, зачем вы пришли? Вас застрелят. За углом стоят с револьверами!

– Это их дело. А я сегодня должен быть на лекции.

Тимофей обошёл пустое здание. Преподаватели отсутствовали напрочь. Может быть, есть кто-то в клинике?

Действительно, в больничной палате студент, как и надеялся, увидел профессора Коршунова.

– Господин профессор, я пришёл слушать лекцию о детских болезнях.

Профессор замялся, долго протирал стекло пенсне и, наконец, спросил:

– А кто-нибудь ещё пришёл?

– Нет.

– Плохо.

– Господин профессор, вы обязаны прочесть лекцию. Если вы не пойдёте, я телеграфирую министру, что профессора устраивают забастовку.

Лёгкая судорога, пробежавшая по лицу профессора Коршунова, избороздила его лоб морщинами.

– Идёмте.

Было видно, с каким трудом даётся Коршунову это решение.

Войдя в первую попавшуюся аудиторию, Тимофей уселся на ближнюю скамейку, и профессор, собрав всё своё мужество, принялся полушёпотом читать лекцию.

Прошёл час. Никого. В конце второго часа, когда профессор уже охрип, подошли два студента-первокурсника. Ещё через несколько минут – человек шесть выпускников. Лекцию профессор дочитал твёрдым голосом, по привычке помогая себе энергичными жестами.

После занятия Коршунов подозвал к себе Тимофея и долго пожимал ему руку своей холодной рукой с влажными пальцами:

– Спасибо, господин Петров-Мокеев, что настояли на лекции. Вы спасли мою честь и достоинство.

На следующий день, к удивлению Тимофея, Академия работала в обычном режиме, словно забастовки не было. Читались лекции, функционировали лаборатории и клиника, а стачечный комитет самораспустился.

Тогда Тимофей подумал, что все эти коммунистические идеи – детская блажь вроде игры в казаков-разбойников. Пошумит молодёжь, выплеснет энергию да и остепенится.

Ан нет! Революционный переворот всё же стал реальностью в наши дни…

– Тимка, ты здесь? – еле слышно раздалось из прокопанного хода.

Тимофей быстро перекатился на живот, подполз к дыре в полу и прижался щекой к холодному полу.

– Да, я тут.

Хорошо, что Аполлон Сидорович спит. Тимофей прислушался к равномерному храпу, похожему на похрюкивание соседского поросёнка в их ванной комнате.

Сейчас он обсудит с Севой, как надо действовать дальше.

11

Тимофей и Всеволод лежали вдоль стены на расстоянии вытянутой руки друг от друга, но преграда, разделявшая их, казалась непреодолимой. Разговаривать было трудно, потому что каменная кладка полуметровой толщины поглощала звуки, словно персидский ковёр в кабинете старого князя. Тимофей вспомнил, как учил разговаривать глухонемую Танюшу Арефьеву, и сложил руки рупором. Он приблизил импровизированную слуховую трубку к отверстию в земле и вполголоса поинтересовался у брата:

– Ты цел?

– Цел, но невероятно голоден, – глухо прозвучал невнятный ответ.

У Тимофея отлегло от сердца: знакомый, чуть ироничный тон князя обрадовал его. Брат здоров – уже хорошо. Он очень боялся, что Всеволода изобьют до полусмерти или покалечат, тогда его будет трудно вывести из помещения, даже если подземный ход будет беспрепятственно открыт всю ночь.

– Как ты тут оказался? – раздался вопрос из лаза.

Тимофей не сразу нашёлся что сказать. Объяснить брату, что он хотел освободить его? Тогда князь будет чувствовать себя виновным в его аресте. Соврать? Но маленький Тимошка ещё в детстве дал себе слово никого не обманывать. Он поколебался, но ответ пришёл сам собой.

– Меня заметили случайно. Подробнее потом объясню. – Он перевёл разговор на другое: – Скажи, что за ужасный вой мы слышали накануне вечером?

– Вой? – по Севиной интонации Тим понял, что брат улыбается. – Ты помнишь моего гувернёра мистера Найтли?

Ещё бы не помнить долговязого англичанина!

– Конечно, помню, – подтвердил Тимофей.

– Так вот, – оживился князь, – однажды после визита в Англию Найтли привёз из Лондона новомодную систему пожарной сигнализации, которую отец немедленно приказал установить. Она приводится в действие специальной ручкой, расположенной в стене моей камеры, и её можно включить только в подвале, а можно и во всём доме. Мне кажется, что она может оказаться нам полезной.

– А почему мне ничего не известно про эту чудо-сигнализацию? – удивился Тимофей, знавший особняк Езерских как свою собственную квартиру.

– Потому, что её включали только единожды. Этого хватило, чтобы три горничные упали в обморок, повар обварился кипятком, старший лакей разбил фарфоровую вазу, а матушка слегла с жесточайшей мигренью.

Тимофей вспомнил, какой суеверный ужас внушали ему зловещие звуки сигнализации, и вполне понял запрет княгини. Пожалуй, Всеволод прав, эта сигнализация приведёт в трепет кого угодно.

– Сева, ты не включай сигнальный механизм до поры до времени, мы вместе решим, когда его лучше применить на практике.

– Хорошо, – донёсся ответ из соседней камеры. – Ты не знаешь, как Крыся? Накануне ареста я уговорился с ней встретиться.

Севин вопрос застал Тимофея врасплох. Он невнятно промычал что-то вроде «всё нормально» и поторопился сказать, что, возможно, сегодня они кое-что разузнают про неё.

– Как сегодня? – даже сквозь стену было слышно, как напрягся голос Всеволода. – Разве у тебя есть связь с волей? Скажи правду, что с Крысей?

Тимофей промолчал, потому что совершенно не представлял, где она сейчас и что с ней.

Никто из заключённых не мог бы догадаться, что Крыся сейчас трясётся в разбитом грузовичке по пути в Петроград из пригородной деревни Соколовка, куда сотрудники Реввоенсовета были откомандированы со спецзаданием. На извилистой просёлочной дороге, пролегавшей между двух массивов сумрачного елового леса, весна совершенно не чувствовалась. Под колёсами пригнанного из Москвы грузовика, конфискованного у фабриканта Рябушинского, лежало рыхлое снежное месиво, истоптанное копытами лошадей и накатанное санными полозьями. Грузовик, натужно гудя, то и дело норовил завалиться на бок, а зачастую и вовсе застревал, угодив колёсами в очередную припорошенную снегом выбоину.