Жизнь Кольцова

Кораблинов Владимир Александрович

– Еще! Выше! – кричала девочка лет десяти. Она раскраснелась и все перебегала с одной стороны качелей на другую, визжала и всплескивала руками.

– Ой, Анисочка! – Дуняша бегала за нею, пытаясь удержать. – Да ведь убьешься же, Анисочка!

– Не догонишь! Не догонишь! – весело заливалась девочка, ловко увертываясь от Дуняши.

– А вот я вас! – крикнул Кольцов.

С широко раскинутыми руками он кинулся к девушкам. Дуняша засмеялась и побежала в чащу сада. Она была резва, и ему не вдруг удалось ее поймать, лишь возле непролазной заросли дикого терна он схватил ее за руку.

– Ага,

попалась…

Тяжело дыша, она лукаво глянула на него.

– После ужина… к бабкиной груше, – хрипло сказал Кольцов. – Придешь?

Кареев стоял возле качелей и дожидался Кольцова.

– Вот мило, – засмеялся, когда запыхавшийся Кольцов подошел к нему. – Это называется: заманил и бросил!

Кольцов смутился, стал представлять Кареева двум девушкам, сидевшим, обнявшись, на качелях.

– Да ничего, – добродушно сказал Кареев. – Я уже сам представился вашим сестрицам. Вот разве только…

Он поглядел на Дуняшу.

– Это Дуня, – краснея, сказал Кольцов.

– Ну, вот и отлично! – воскликнул Кареев. – Вы давеча, – обратился он к девушкам, – звали поиграть в горелки? Извольте, но кто же будет «гореть»?

8

Играть в горелки было весело.

От неловкости или потому, что хотел уступить девушкам, Кареев «горел» чаще всех. Анисочке нравилось, что такой большой и красивый офицер никак не мог ее догнать, и она хлопала в ладоши и визжала от восторга.

Кольцов всякий раз старался поймать Дуняшу. Они широко разбегались, делали большой полукруг и, задыхаясь от бега, веселые и счастливые, рука об руку возвращались к играющим.

Кольцову было хорошо. Он радовался тому, что прикасался к Дуниной руке, и тому, что вечер был тих и прекрасен, и тому, что у него такие красивые и славные сестры и такой умный, чудесный товарищ. Радуясь всему этому, он совсем забыл об утреннем разговоре и брани с отцом.

Стук подъехавших к дому дрожек и отцовский голос, звавший Михея, вывели Кольцова из его необыкновенно счастливого состояния. Сквозь кусты и реденькую изгородь он увидел, что с отцом приехал какой-то незнакомый господин в черной поддевке и дворянском картузе. Отец отдал подбежавшему Михею вожжи, а сам вместе с приезжим дворянином пошел в дом.

– Батенька приехал, – сказала Анисочка.

Веселье оборвалось, и девушки притихли. Кареев, сказав, что ему пора, стал прощаться, и Кольцов пошел проводить его до ворот.

На крыльце показалась няня Мироновна. Поглядев из-под руки во все стороны, закричала:

– Ду-ня-шу-у!

9

Обычно у Кольцовых за обедом подавала блюда Пелагея, Дуняшина мать. Иногда, когда случались особенно важные гости, – сама Прасковья Ивановна. Поэтому Дуняша была удивлена, что ее позвали для того, чтобы прислуживать за столом. Она вошла в комнату и поклонилась гостю.

– Вот что, Дунюшка, – сказал Василий Петрович, – мать-то, слышь-ка, у всенощной, так ты уж схлопочи-ка нам с его сиятельством чего-нибудь закусить.

Она побежала на кухню.

– Ничего, Дуня, послужи, родная, – сказала ей мать. – Угости как следовает, почему не угостить…

Видать, важнеющий барин-то.

Дуня принесла закуску, поставила графинчик с водкой и хотела уйти, но старик велел ей не уходить, и она, став возле двери, принялась рассматривать «важнеющего барина».

Барин был лыс, курнос, его отвислые щеки вздрагивали при каждом движении, а маленькие черные глазки зорко поглядывали из-под припухших век. Он показался Дуняше похожим на соседскую собаку-мордашку, и ей стало смешно.

Видно было, что старик старался угодить барину: он то и дело кланялся ему и называл сиятельством. Барин дымил длинной трубкой и был слегка пьян.

– Вот-с, ваше сиятство, – говорил старик, наливая рюмку, – чем бог послал. У нас, ваше сиятство, по-простому… Прошу покорнейше!

– А… напротив, очень мило… Очень! И такая красотка-с… мерси! А все-таки, воля ваша, дорогонько-с… Вот как я вам давеча давал – извольте.

Они стали торговаться. Старик называл свою цену и не уступал, а гость понемногу прибавлял. Видно, ему хотелось купить то, что Василий Петрович продавал, и он торговался для виду. Наконец он сказал:

– Ну, уж так и быть, извольте! – и стал откланиваться.

Проходя мимо Дуни, барин ущипнул ее за щеку. Дуня вскрикнула и отскочила, больно ударившись о дверной косяк.

– Ну, эка! – недовольно сказал Василий Петрович. – Испужалась, дура… Что он, съест тебя, что ли, барин-то?

10

Проводив гостя, Василий Петрович велел позвать сына.

«Наверно, опять куда-нито пошлет, – тоскливо подумал Кольцов. – Эх, жизнь собачья!»

Отец сидел за столом и, надев круглые железные очки, разглядывал какие-то бумаги. Когда вошел Кольцов, старик не спеша сложил бумаги, спрятал их в карман и сказал:

– Садись.

В комнате горела свеча. На стене, упираясь в потолок, вздрагивала черная тень отца: косматая голова и острые плечи.

– Так вот, – глядя в упор на Алексея, заговорил старик. – Про давешнее забудь. Отец, мол, не кто-нибудь. Тебе не обида.

Кольцов промолчал.

– Тут дела другого рода нажимают, будь они неладны… Ты ничего не знаешь?

– А что? – удивился Кольцов. – Ничего-с.

– То-то вот и есть, что «ничего-с»! – передразнил Василий Петрович. – Молодо-ветрено, все песенки на уме да всякая блажь, прости господи! А как дела – тут нас нету, тут – батенька…

– Да скажите же, что случилось?

– А то, сокол мой ясный, что в Задонщину ехать надо. Там в Пантюшкином гурте скотина, слышь, падает… Приказчик Башкирцева намедни там был наездом, сказывает: неладно. Значит, – отец поглядел из-под очков, – съезди, Алеша, наблюди, хозяин ведь… Помру – все твое будет. Порадей, сокол, постарайся.

– Батенька… – тихо сказал Кольцов.

– Помолчи, говорю! Тебе про дело, а ты… О, господи, спаси и помилуй!

Старик зевнул и перекрестил рот.

– Ежли чего увидишь – гони на бойню. А то убытков не оберемся. А насчет утрешнего – потерпи. Раздумал я насчет женитьбы. Молод еще. Да и она, скажем, Дунька-то, девчонка… Поживем – увидим, отец тебе не враг. Ступай! – резко закончил Василий Петрович, вставая.