Жизнь Людовика XIV
Шрифт:
— Какие же? — поинтересовался коадъютор.
— Послушайте же, — снова начал д'Аржанте, — все это пока только предположения, но со временем скрытые намерения могут быть исполнены. Это говорят в Лувре, и ла Мейльере поручил мне вам передать, что вы должны быть арестованы и отправлены в Кампер-Корантен, Бруссель — отправлен в Гавр-де-Грас, и на рассвете канцлер закроет парламент и удалит его в Монтаржи.
— Ну! — в один голос воскликнули Монтрезор и Лег. — Что вы скажете на это?
— Народ не допустит этого! — твердо заявил коадъютор.
— Народ! — повторил
— Разве он не на улицах? — удивился прелат.
— Как же! — вскричал граф. — Что кардинал и королева предполагали, то и случилось — ночь прекратила мятеж, народ разошелся по домам. Маршал ла Мейльере, которого посылали узнать, в каком положении Париж, вернулся и объявил, что в этот час из всей многочисленной толпы, наводнявшей улицы и переулки, осталось не более сотни, что огни везде потушены, так что ежели кто-нибудь приехал издалека, то он и не заподозрит о происходившем днем.
— Так это, любезный мой д'Аржанте, — спросил коадъютор, — маршал и поручил вам мне сообщить?
— Да, — отвечал граф, — чтобы вы подумали о своей безопасности, г-н коадъютор.
— А маршал Вильруа ничего не говорил? — поинтересовался коадъютор.
— Ну, да! Он не посмел, — улыбнулся граф, — вы же знаете, какой он трус! Но он пожал мне руку так, что я в нем, в общем, не сомневаюсь. Однако повторяю вам, что теперь нет ни души на улицах, все спокойно в Париже и завтра повесят, кого захотят!
— Ну что? — сказал Монтрезор. — Не то же и я говорил?
Тогда маркиз Лег более других стал сожалеть о поведении коадъютора в этот день, поведении, говорил он, о котором сожалели его друзья и которое погубило как его самого, так и их.
Коадъютор холодно выслушал сожаления и насмешки друзей, а когда они кончили, подытожил:
— Послушайте, господа! Дайте мне подумать четверть часа, а там я докажу вам, что мы можем внушить к себе и другое чувство, во всяком случае, не сожаление. — Затем коадъютор попросил всех уйти в другую комнату и остался один.
Потому ли, что коадъютор читал Плутарха, или потому, что написал «Заговор Фиески», он всю свою жизнь домогался сделаться главой партии. Теперь он достиг этой цели и в его руках было все, чтобы иметь успех. Он позвал своего камердинера и послал его к полковнику Мирону, надзирателю квартала Сен-Жермен л'Оксерруа, прося его тотчас к нему приехать.
В это время на городских часах просило полночь. Коадъютор отворил окно и стал смотреть на улицу. Ночь была тихой и ясной, царствовала глубокая тишина, огни в домах, как и говорил д'Аржанте, гасли один за другим.
По завершении четверти часа Монтрезор, Лег и д'Аржанте вошли в комнату коадъютора и застали его у окна.
— Ну, что же! — сказал д'Аржанте. — Четверть часа прошла!
— Да, — отвечал коадъютор, — я знаю.
— О чем же вы думаете? — заволновался граф.
— Я думаю, — отвечал коадъютор спокойно, закрывая окно, — что завтра к полудню Париж будет в наших руках.
Лица, которым он неожиданно поверил эту странную тайну, громко рассмеялись, предполагая, что
В это самое время вошел слуга вместе с полковником Мироном. Коадъютор дал лакею другое письмо на имя аудитора счетной палаты по имени Леспине, который был надзирателем квартала Св. Евстахия. Этот Леспине был старым знакомым коадъютора и они вместе участвовали в заговоре графа Суассона. Лакей тотчас вышел, чтобы отнести письмо.
Мирон, без сомнения, заранее знал о намерениях коадъютора, ибо вовсе не был удивлен тем, что его подняли в такой поздний час. Коадъютор рассказал ему обо всем случившемся и оба, удалившись в особую комнату, разговаривали между собой с полчаса о средствах и мерах, которые им теперь было необходимо предпринять. По окончании беседы Мирон простился с коадъютором и его друзьями и удалился, однако через несколько минут вернулся в сопровождении человека, принадлежащего к простому сословию.
Этот человек был братом повара Мирона. Будучи за некоторое время до этого приговорен к виселице и вырвавшись из рук правосудия, он, чтобы не быть пойманным, выходил только по ночам. Мирон, выйдя от коадъютора, с ним встретился, а тот, узнав полковника, рассказал такие интересные вещи о том, что их в настоящее время занимало, что Мирон попросил его пройти вместе с ним к коадъютору.
Этот привыкший шататься по ночам человек заметил у ворот дома полковника двух офицеров, разговаривавших между собой. Притаившись, он смог подслушать их разговор. Офицеры — поручик Рюбантель и полковник Ванн — рассуждали о том, как бы поискуснее ворваться к Мирону, чтобы застать его врасплох, как Брусселя, и обдумывали, где лучше расставить гвардейцев, жандармов и отряд легкой кавалерии, чтобы иметь в своей власти все кварталы города от Нового моста до Пале Рояля.
Брат повара рассудил, что нельзя терять время, пробрался в дом Мирона с тем, чтобы уведомить его о вражеских затеях, но узнав, что Мирона дома нет, а за ним приходили от коадъютора, отправился к дому архиепископа в надежде встретиться с полковником, что и произошло. — Хорошо! — сказал коадъютор. — Мы не знали только, где именно они намеревались расставить войска, теперь мы это знаем. Распорядитесь же так, как мы договорились, мой любезный Мирон, но, прошу вас, ради Бога, не плошайте — теперь каждая минута дорога!
Мирон поклонился и вышел — коадъютор отдавал приказания как главнокомандующий перед битвой.
Оставшись с друзьями, коадъютор спросил, не хотят ли они ему помогать, и после нескольких минут раздумья они приняли предложение. Монтрезор и Лег устремились к своим приятелям, а д'Ажанте, будучи хорошо знаком с Луи де Креваном кавалером д'Юмьером — будущим маршалом Франции, находившимся с рекрутами в Париже, обещал привести от него человек 20 молодцов. Условились также о местах, где должны были действовать Монтрезор и Лег; д'Аржанте, как самый смелый и решительный, получил назначение находиться при Нельской заставе, ибо упомянутый бродяга слышал, как Рюбантель и Ванн два раза произнесли это название.