Жизнь Людовика XIV
Шрифт:
В это время Мирон, согласно договоренности, уже принимал меры предосторожности, сам размещая уважаемых, одетых в черные плащи и без оружия, граждан во всех тех местах, где должны были стоять войска. В продолжение двух часов Мирон развил бурную деятельность и расставил от Нового моста до Пале Рояля более 400 человек, причем организовал это, как пишет коадъютор, «тихо и весьма осторожно».
Леспине получил от Гонди приказание быть готовым овладеть заставой Сержантов, чтобы устроить там баррикаду против королевских гвардейцев. Очевидно, что план был разработан заранее.
Отдав приказания, подобно герцогу Энгиенскому накануне битвы при Рокруа, коадъютор лег в постель с тем, чтобы поспать до тех пор, пока его не
Но если в этом пункте все пока было спокойно, то по деятельности канцелярии государственного канцлера, где часто отправлялись и возвращались посыльные, можно было предположить, что здесь что-то затевается против парижского народа.
В 7 утра второй вестник Мирона пришел известить, что канцлер со всеми чиновниками магистрата направился ко дворцу. В это же время курьер графа д'Аржанте донес о движении двух рот гвардейцев к Нельской заставе.
Наступила решительная минута, и коадъютор велел всем сказать, что пусть каждый действует по данным ему инструкциям.
Через четверть часа по шуму, дошедшему до архиепископского дома, его хозяин узнал, что его приказания исполняются в точности. Монтрезор и Лег, находясь у Нового моста, при содействии людей Мирона призвали народ к оружию. Леспине, со своей стороны, овладел заставой Сержантов, а д'Аржанте, переодетый каменщиком, напал со своими людьми на швейцарцев, причем было убито до тридцати солдат, а остальные разбежались, оставив свой штандарт в руках нападавших.
Тройная атака подняла во всем городе тревогу, мятеж, как пожар, быстро распространился от центра Парижа до самых отдаленных окраин. Все взялись за оружие, даже женщины и дети, в самое короткое время было выстроено более тысячи двухсот баррикад. Канцлер Сегье, теснимый со всех сторон, видя перед собой многочисленную толпу мятежников, словно выраставших из-под земли, с трудом смог укрыться, провожаемый неистовыми проклятиями и угрозами, в отеле д'О, находившемся на набережной Дез-Огюстен, близ моста св. Михаила. И едва затворилась за ним дверь, как народ с яростью бросился к отелю и выломал ее. Несчастный канцлер спрятался вместе с братом, епископом Миосским, в маленьком кабинете, дверь которого искусно была скрыта обоями. Хорошо понимая, что жизнь его находится в опасности, что если его найдут, то изрубят в куски, он встал на колени перед своим братом-епископом и начал исповедь, ожидая с минуты на минуту смерти. Однако же он не был найден, народ удовольствовался разоблачением отеля — корыстолюбие взяло верх над мщением, и бунтовщики, вытаскивая мебель и всякие ценности на улицу, забыли о потайном кабинете, где укрылись канцлер и епископ Меосский.
Все это время у королевы совещались — присутствовали все принцессы и между ними бедная королева Английская, которая, оставив королевство свое в революционном состоянии, приехала просить приюта в другом королевстве, теперь не менее возмущенном. Что касается кардинала, то он, имея при себя аббата ла Ривьера и нескольких вельмож двора, которых считал вернейшими своими приверженцами, занимался делами в маленьком кабинете ее величества. В это время приехал во дворец человек, которого едва спасшийся канцлер Сегье прислал уведомить королеву и кардинала о своем положении. Королева немедленно вызвала маршала ла Мейльере и приказала идти на помощь к канцлеру; без промедления маршал, взяв с собой жандармов и несколько человек легкой кавалерии, отправился к отелю д'О.
А во дворце расспрашивали посланника о положении дел. Он сказал, что Париж взбунтовался, что поперек всех улиц натянуты цепи, что на каждом шагу встречаются баррикады, защищаемые народом, что мятежники, не переставая требовать
Маршал ла Мейльере не без труда добрался до отеля д'О. Пожилая женщина, остававшаяся одна во всем доме, повела его к кабинету, где скрывался канцлер Сегье. Маршал окружил бедного канцлера своим конвоем и пешком отправился вместе с ним в Пале Рояль, но не успели они сделать и нескольких шагов, как навстречу попалась герцогиня Сюлли, дочь канцлера, которая, узнав о случившемся, поехала в карете его искать. Канцлер с братом сели в карету и окруженные солдатами маршала помчались к Пале Роялю. Когда, миновав Новый мост, карета ехала мимо площади Дофинэ, находившийся в засадах и вооруженный ружьями народ открыл по конвою сильный огонь. Адъютант короля, всегда находившийся в свите канцлера, был убит и вместе с ним один гвардеец и несколько солдат. Герцогиня Сюлли, прикрывшая собой отца, была поражена пулей в руку, к счастью на излете, и она была только контужена. Наконец, поезд добрался до дворца, и при виде раненой герцогини Сюлли, дрожащего от страха канцлера, епископа Меосского, бывшего не в лучшем состоянии, настроение двора приобрело более серьезное направление.
Вскоре возвратился курьер, посланный к коадъютору. Этот посланный, служивший казначеем в собственном ее величестве кабинете, застал коадъютора дома, и тот объявил, что, не имея никакого влияния на народ, может только изъявить королеве и кардиналу свое сожаление по поводу сопротивления народа власти королевы. Было, однако, ясно, что этот ответ был ничем иным, как уверткой, поскольку все доказывало его теперешнее исключительное, более чем когда-либо, влияние на парижский народ.
В это время королеве доложили, что парламент, собравшийся в этот день очень рано, подписав приговор Ком-мину, поручику королевской гвардии, исполнившему приказ о вчерашних арестах, и запретив впредь под страхом смертной казни всем военным исполнять подобные распоряжения, приближается в полном составе и в парадных мундирах к Пале Роялю. Шествие парламента выглядело триумфом: перед ними опускались цепи, разбирались баррикады и звучали призывы: «Брусселя! Брусселя!»
Через некоторое время доложили, что члены парламента прибыли к главному входу во дворец. Королева была вне себя от гнева, но не могла запретить им войти и дала на это свое разрешение. Минуту спустя появилась депутация во главе с первым президентом и президентом де Месмом, тогда как остальные члены парламента остались во дворе.
Президент собрался было произнести речь, но королева, встав со своего места, сама подошла к нему и сказала:
— Не странно ли это и не стыдно ли вам, господа, что при жизни покойной королевы вы безо всякого негодования смотрели на арест и заключение в тюрьму принца, а ныне, из-за этого негодяя Брусселя, вы и ваш народ поднимаете такую тревогу, что потомство с ужасом посмотрит на ничтожную причину беспорядков, и король, мой сын, со временем вынужден будет отомстить вам за это!
Президент, дав королеве закончить, ответил:
— Осмелюсь заметить вам, государыня, что теперь не время упреков и что при том положении, в котором находится народ, нужно думать о том, как его успокоить. Что же касается меня, — прибавил он, — то я полагаю, государыня, вы должны отпустить арестанта по собственной вашей воле, в противном случае его у вас возьмут силой, что, без сомнения, причинит вам величайшее огорчение.
— Вы можете, — возразила королева, — смотреть на это дело таким образом, я смотрю на него совсем иначе! Я бы унизила королевскую власть, если бы оставила без наказания человека, который так дерзко ее оскорбляет.