Жизнь Матвея Кожемякина
Шрифт:
– Почему здесь много ворон?
– Ну, разве это можно знать?
– А почему нельзя? Запрещается?
– Н-нет, - а просто - зачем?
– Вы их любите?
– Ворон-то? Чай, их не едят, чудак ты!
– Чижей тоже не едят, а вы их любите!
– Так они поют!
Казалось, что это удовлетворило Борю, но, подумав, он спросил:
– Разве любят за то, что - можно есть или - что поют?
Кожемякина обижали подобные вопросы, ему казалось, что эта маленькая шельма нарочно говорит чепуху, чтобы показать себя не глупее взрослого.
Однажды
– Кот - это, миляга, зверь умнеющий, он на три локтя в землю видит. У колдунов всегда коты советчики, и оборотни, почитай, все они, коты эти. Когда кот сдыхает - дым у него из глаз идёт, потому в ём огонь есть, погладь его ночью - искра брызжет. Древний зверь: бог сделал человека, а дьявол - кота и говорит ему: гляди за всем, что человек делает, глаз не спускай!
– Вы видали дьяволов?
– спросил Боря звонко и строго.
– Храни бог! На что они мне надобны?
– А вы, дядя Матвей, видали?
– Ну вот, - где их увидишь?
Мальчик, нахмурясь, солидно сказал:
– Это вы всё смеётесь надо мной, потому что я - ещё маленький! А дьяволов - никто не видел, и вовсе их нет, мама говорит - это просто глупости - дьяволы...
Он прищурил глаза, оглядывая тёмные углы кухни.
– Если бы они были, и домовые тоже, я уж нашёл бы! Я везде лазию, а ничего нет нигде - только пыль, делаешься грязный и чихаешь потом...
Маркуша, удивлённо открыв рот, затрясся в припадке судорожного смеха, и волосатое лицо его облилось слезами, точно вспотело, а Матвей слушал сиплый, рыдающий смех и поглядывал искоса на Борю, думая:
"Хитрюга мальчонок этот! Осторожно надо с ним, а то и высмеет, никакого страха не носит он в себе, суётся везде, словно кутёнок..."
Было боязно видеть, как цепкий человечек зачем-то путешествует по крутой и скользкой крыше амбара, висит между голых сучьев деревьев, болтая ногами, лезет на забор, утыканный
острыми гвоздями, падает и - ругается:
– Ах, язва, чёрт!
"Без отца, - без начала", - думал Кожемякин, и внимание его к мальчику всё росло.
Задевала песня, которую Боря неугомонно распевал - на земле, на крыше, вися в воздухе.
Не с росой ли ты спустилась,
Не во сне ли ви-жу я,
Аль горя-чая моли-итва
Доле-тела до царя?
– Это про какого царя сложено?
– Который освободил крестьян...
Пристально глядя в лицо ребёнка, Кожемякин тихо сказал:
– Да, вот он освободил людей, а его убили...
Боря с горячим интересом воскликнул:
– На войне?
– Нет, просто так, на улице, бомбой...
– Этого не бывает!
– сказал мальчик неодобрительно и недоверчиво. Царя можно убить только на войне. Уж если бомба, то, значит, была война! На улицах не бывает бомбов.
Кожемякин смущённо замолчал, и острое чувство жалости к сироте укололо полуживое сердце окуровского жителя.
"А вдруг окажется, что и родители твои к войне этой причастны?" подумалось ему.
Отношение матери к сыну казалось странным, - не любит, что ли, она его?
Однажды Боря вдруг исчез со двора. Шакир и Наталья забили тревогу, а постоялка сошла в кухню и стала спокойно уговаривать их:
– Ничего страшного нет, - придёт! Он привык бегать один.
– Ай, матушка!
– суетясь, точно испуганная курица, кудахтала Наталья.
– Куда ему бегать? Как это можно! Город-от велик, и собаки в нём, и люди пьяные, а и трезвый злой человек - диво ли?
– Ну, вот, и пусть он увидит всё это!
– сказала постоялка, усмехаясь.
"Неужто не боится?" - соображал Матвей, неприметно разглядывая её уверенное лицо, и - напомнил ей:
– Семь лет ему.
– В январе - восемь уж будет.
"В апреле зачат!" - быстро сосчитал Матвей.
Шакир, нахлобучив шапку, убежал на улицу и скоро привёл Бориса, синего от холода, с полузамёрзшими лапами, но очень довольного прогулкой. Наталья растирала ему руки водкой, а он рассказывал:
– Хотели на меня напасть два больших мальчика, а я им как погрозил кулаком...
– Не хвастай, Борька!
– сказала мать.
– Почём ты знаешь, что этого не было?
– задумчиво спросил он.
– Потому, что тебя знаю.
– Правда, не было! Ничего интересного не было. Просто шли люди вперёд и назад, немного людей, - потом один человек кидал в собаку лёдом, а будочник смеялся. Около церкви лежит мёртвая галка без головы...
Приглаживая его вихры, мать ласково молвила:
– Ну вот это правда!
– Да, - сказал мальчик, вздохнув.
Кожемякин тихонько засмеялся.
– Хотел придумать поинтересней что, а мамаша-то и не позволила!
– Он у меня мечтатель, а это - вредно! Надо знать жизнь, а не выдумывать.
Она точно на стене написала эти слова крупными буквами, и Матвею легко было запомнить их, но смысл этих слов был неясен для него.
"Разве можно выдумать жизнь?"
Он заметил, что постоялка всегда говорит на два лада: или неуважительно - насмешливо и дерзко, или строго - точно приказывая верить ей. Часто её тёмные глаза враждебно и брезгливо суживались под тяжестью опущенных бровей и ресниц, губы вздрагивали, а рот становился похож на злой красный цветок, и она бросала сквозь зубы:
– Это - глупости! Это - чепуха!
Вызывающе выпрямлялась, и все складки одежды её тоже становились прямыми, точно на крещенских игрушках, вырезанных из дерева, или на иконах.
Она редко выходила на двор и в кухню, - Наталья сказывала, что она целые дни всё пишет письма, а Шакир носил их на почту чуть не каждый день. Однажды Кожемякин, взяв конверт из рук татарина, с изумлением прочитал:
– Казань. Его превосходительству - эгэ-э... пре-вос-ходительству, гляди-ка ты!
– Георгию Константиновичу Мансурову? И она Мансурова, - дядя, что ли, это? Неси скорей, Шакир, смотри, не потеряй!