Жизнь наверху
Шрифт:
Марк налил два больших бокала виски.
— Мы вам доставили много неудобств, — сказал он, словно прочитав мои мысли. — Я очень сожалею об этом.
— Что было, то прошло, — сказал я.
— Я был идиотом, — сказал он. — Я это признаю. Но через десять лет возникает потребность в перемене. Просто в перемене, больше ничего. Поверьте, я люблю мою жену.
Он ее не любил, это было ясно. Он пробормотал эти слова скороговоркой, и впервые за все годы нашего знакомства я увидел на его лице виноватое выражение.
— Женщины некоторых вещей не понимают, — сказал я.
— Да, что верно, то верно. Но мы не можем без них. — Он отхлебнул виски. — Вы хороший малый, Джо, но и вы, кажется, не понимаете меня. Люси — глупенькая потаскушка, но она… она вернула мне молодость.
Перекинув одну руку через спинку стула, он сел на него верхом. Так садятся только в оперетте — какой-нибудь красавец гусар где-нибудь в таверне. Я бы выглядел чрезвычайно нелепо в такой позе, подумалось мне.
— Можно ведь так и прожить всю жизнь, никогда не позволяя себе ничего, что тебе хочется. А затем внезапно приходит старость. От детей, конечно, получаешь много радости, пока они маленькие, но они подрастают. А ты не делаешь того и не делаешь этого ради детей, а потом оказывается, что им на все это наплевать. Они стремятся только к одному: как можно быстрее уйти от тебя. Всякий нормальный полноценный человек не может не иметь детей; не может хотя бы потому, что женщины становятся психопатками, если младенец никогда не сосал их грудь, но слишком сильно любить детей нельзя.
— Это не от нас зависит, — сказал я.
— Должно зависеть, — сказал Марк. Он осушил свой бокал. — Налейте себе еще, Джо, это единственное лекарство от всех наших недугов.
— Я бы хотел только разбавить, — сказал я, подошел к буфету и достал сифон с содовой. Буфет, так же как кресло и стол, был, выражаясь языком мебельных лавок, в стиле «Жакоб»: гнутые желобчатые ножки с луковицеобразными утолщениями и непомерным количеством резных украшений на дверцах. Доска была исцарапана и белела кольцеобразными пятнами от небрежно поставленных мокрых стаканов. Закрывая буфет, я заметил, что бумага, которой были оклеены дверцы изнутри, основательно загрязнилась и пожухла. У меня защемило сердце от тоски по дому, когда я вспомнил нашу столовую на Птичьем перекрестке. Каждая минута, проведенная здесь, в этой комнате, была подобна измене. Какие-то смутные, беспокойные мысли пробегали у меня в голове, словно мой дом подвергался осаде, словно безвкусица и неопрятность дома Марка могли каким-то образом проникнуть и в мой.
Я взял бокал и понес его к столу. Я сидел, потягивая виски, и щемящее чувство понемногу утихало. После второго бокала массивные шишки и причудливые завитушки на спинке моего стула, вероятно, перестанут врезаться мне в спину, а нет, так я последую примеру Марка и тоже усядусь верхом. Сознание различия между домом Марка и моим, между его жизнью и моей приносило мне даже известное удовлетворение, хотя я, вероятно, и не захотел бы в этом признаться. Но Марк, по-видимому, не считал, что я удачливее его. Неожиданно он ухмыльнулся, и на лице его совершенно отчетливо проступило выражение самодовольства.
— Что это вас так забавляет? — спросил я.
— Да так, старина. Я просто подумал, какая удивительная все-таки штука жизнь.
— Вам повезло, что она не оказалась еще во сто крат удивительнее, — сказал я. — Отец Люси отличается довольно крутым нравом.
Я протянул ему сигарету. Он покачал головой.
— Нет, спасибо, старина. Вы знаете, я предпочитаю свою марку отравы.
Он достал сигарету и постучал ею о крышку портсигара. Эта его манерность, так же как и засовывание носового платка в рукав, раздражала меня бесконечно. И запах его табака — он, как и Сьюзен, всегда курил турецкие сигареты — был невыносимо удушлив.
— Странно, что он вас не поколотил, — сказал я.
Марк рассмеялся.
— Куда ему. Тем не менее он намекнул, что ему следует вознаграждение. За что, собственно?
— Дали вы ему что-нибудь?
— Дорогой мой, я не могу дать того, чего у меня нет. Вот одно из преимуществ не иметь ни гроша за душой. А кроме того, какого черта должен я ему платить? Ей уже минуло шестнадцать.
— Только-только, — сказал я.
Он встал и распахнул окно.
— Не напоминайте мне, — сказал он, повернувшись ко мне спиной.
Прохладный ветерок принес запах сирени. Марк шумно и глубоко вздохнул.
— Хорошо! — сказал он, явно наслаждаясь минутой. — Поразительно хорошо, пробуждает все жизненные соки.
— Смотрите, как бы в один прекрасный день ваши жизненные соки не завели вас слишком далеко, — сказал я. Марк вернулся к своему стулу.
— Я это знаю. Но что пользы беспокоиться раньше времени? Поверите ли, Джо, я был когда-то одним из самых беспокойных людей на свете. Да, черт побери, ни одна демонстрация не проходила без моего участия. И я беспокоился не только за себя, а беспокоился решительно за всех. А потом пришла война, и я понял, что имеет значение и что нет. Мы живем в настоящую минуту. Она не повторится никогда. Мне захотелось лишить Люси невинности, и я это сделал. А если бы не сделал, так корил бы себя, что упустил такую возможность. Я думаю, что вы сейчас мне завидуете. Сознайтесь, верно?
— Люси не в моем вкусе, — сказал я и допил свой виски с содовой. — Нам пора присоединиться к дамам.
— Подождем еще, — сказал он. — Они вполне счастливы сейчас — разбирают нас по косточкам за чашкой кофе. Выпейте еще виски, только не разбавляйте его на этот раз…
Я дал ему наполнить мой бокал.
— Вы заблуждаетесь насчет Люси, — сказал я. — Охотно уступаю ее вам.
— Я имел в виду не Люси. Я имел в виду вас. Возьмем меня: мне сорок шесть лет, у меня трое детей и собачья должность, на которой я держусь только благодаря влиянию моей тещи. Я живу за счет превышения моего кредита в банке, так как там все понимают, что моя теща не будет жить вечно. И теперь возьмем вас: у вас отличная, черт побери, работа и изумительная жена… У вас уже солидное положение в верхах, вы являетесь столпом общества — вам везет, не так ли?
— Ну, не слишком, — сказал я.
— Конечно, все это без труда не дается. Но однажды вам все-таки здорово повезло, верно?
Тон, каким это было сказано, не оставлял сомнений в том, что у него на уме.
— Вероятно, кто-то уже сообщил вам, что Гарри был слишком крупным младенцем для недоноска, — сказал я и поглядел В сад.
Смотреть там было в общем не на что — куст сирени и несколько жалких лупинов, — но мне не хотелось глядеть на Марка.
— Я совсем не собирался вытаскивать на свет божий эту старую историю, дружище, — сказал он мягко. — Но вам повезло, вы это знаете. И все же — вот удивительная вещь, — все же вы завидуете мне. Почему это?
Я заставил себя поглядеть на него. Он не был сердит или раздосадован, но он обличал меня. Наш разговор начинал выходить за рамки обычного.
— Оставим это, — сказал я и улыбнулся ему. — Я охотно верю, что Люси феноменально хороша для этих дел, но говорю вам раз и навсегда: она не в моем вкусе.
— А я и не имел ее в виду. — Он опять ухмыльнулся. — Но разве нет никого другого? Никого, кто бы вас интересовал? И что вы собираетесь по этому поводу предпринять?
Он сидел, посмеиваясь, и, к моему изумлению, я почувствовал, что краснею.