Жизнь наверху
Шрифт:
Марк, по-видимому, пришел наконец в себя.
— Спокойнее, спокойнее, старина, — сказал он. — Не делайте слишком поспешных умозаключений. Я только сейчас зашел. Шпингалет на окне…
— Я сижу здесь уже полчаса, — сказал я. — Убирайтесь вон.
— Шпингалет не опускался…
— Убирайтесь вон, пока я вас не убил.
Он с беспокойством поглядел на Сьюзен.
— Я не могу оставить вас с ним, — сказал он. — Если он вбил себе в голову эту идиотскую мысль…
— Лучше уйди, Марк, — сказала Сьюзен. — Он в самом деле может убить тебя, если ты не уйдешь. Посмотри на его лицо.
Она произнесла эти слова так бесстрастно, словно предлагала ему поглядеть на мой галстук, рубашку или ботинки.
Я шагнул к нему. И тут же понял, что совершил ошибку: дикое, остервенелое желание убить его уступило теперь место холодному расчету, и я мысленно прикидывал не спеша, как мне лучше за него взяться.
— Убирайтесь, чтобы я вас здесь не видел, — сказал я.
Его глаза расширились. Они были светло-карие, почти золотистые; я никогда раньше не видел этого так отчетливо, как сейчас.
Мне припомнилась драка в баре между двумя американскими солдатами, которую я наблюдал в Уоппинге во время войны. Меня чуть не стошнило, когда я смотрел на них, но сейчас я чувствовал себя иначе. Я улыбнулся и сжал кулаки, выставив вперед костяшки больших пальцев. Мне казалось, что я готов любой ценой оплатить предстоящее мне сейчас, через несколько секунд, удовольствие — ни с чем не сравнимое удовольствие, слаще которого я еще ничего не изведал. Я начал медленно, очень медленно поднимать руку, но в тот миг, когда я уже готов был нанести удар, Марк отвернулся.
— Боже милостивый! — почти всхлипнул он. — Боже милостивый! — И выбежал из комнаты.
Хлопнула парадная дверь. Я сел, у меня закружилась голова.
— Налей мне, я хочу выпить, — сказал я Сьюзен.
Она принесла мне бокал виски и села на прежнее место.
— Я чувствую себя, как последний сводник, — сказал я. — Не понимаю, почему я не убил этого жалкого, грязного подонка.
— Ты же не хотел его убить, ты хотел сделать хуже, — произнесла она ровным, бесстрастным голосом. — Разве не так? — Внезапно она истерически захихикала.
— Перестань, — крикнул я. — Ему ничего не грозило, как и тебе, пока моя дочь находится здесь, в этом доме. И все равно я чувствую себя сводником.
Она продолжала истерически смеяться. Я подошел и влепил ей пощечину.
Смех прекратился.
— Ты хочешь развода? — спросила она.
Я сел и взял бокал с виски.
— Я не знаю, — сказал я. — Не знаю. Давно это у вас?
— Не первый раз сегодня.
— Давно это у вас?
— С мая.
— Все совпадает, — сказал я. — Теперь я понимаю, почему ушла Герда. Она догадывалась, да?
Сьюзен кивнула.
— Мне бы тоже следовало догадаться, — сказал я. — Это он подарил тебе эти омерзительные дешевые духи — вот почему ты ими душилась. Он, вероятно, дарит флакон таких духов каждой своей шлюхе. Ты не очень-то самолюбива, а? Не успел он развязаться с одной женщиной, как ты уже согласилась ее заменить. Что ты в нем нашла? Он в постели лучше, чем я? Так, что ли?
— Совсем не то, — сказала она. — Ты думаешь, что все дело только в этом. — Она встала. — Джо, извини меня, но я не могу больше, я хочу спать. Я так устала, что не в состоянии понять ни слова из того, что ты говоришь. Мы поговорим завтра.
Я схватил ее за руку.
— Почему ты позволила ему?
— Он умеет слушать. Ему говоришь — он слушает. И он не такой… — Она умолкла, подыскивая слово. — Не такой победоносный, как ты… Ему было плохо, он совсем пропадал, все презирали его. Я была нужна ему. А тебе никто не нужен. Ты просто используешь людей — и все.
Я выпустил ее руку.
— Я никогда не изменял тебе, — сказал я.
— Изменял, все эти десять лет изменял.
Я поглядел на нее с недоумением.
— Богом тебе клянусь…
— Не считай меня идиоткой, Джо. Я была идиоткой, когда выходила за тебя замуж, но с тех пор у меня открылись глаза. Ты думаешь, люди уже перестали о ней говорить?
— Элис мертва.
— Вот именно. Потому-то мне и обидно. — Она закурила сигарету. — Я по крайней мере изменяла тебе с живым человеком. Это как-то благопристойнее. А ты считаешь, что имеешь теперь право обзывать меня бранными словами, ты считаешь, что имеешь право называть меня шлюхой.
— Она мертва, — повторил я беспомощно. — Я больше не думаю о ней.
— Не о ней, так о какой-нибудь другой женщине, — сказала Сьюзен. — Я знаю только одно: обо мне ты не думаешь и не думал никогда.
Она с укором поглядела на меня. Внезапно я ощутил нелепое желание упасть перед ней на колени и вымолить себе прощение.
13
Клювы четырех птенцов были разинуты невероятно широко, и это выглядело очень комично — словно они пародировали самих себя. Столь же пародийно выглядела и мамаша-воробьиха: она так уныло свесила голову, словно уже отказалась от бесплодных попыток накормить эти прожорливые рты.
Гарри сделал этот снимок моим цейсовским фотоаппаратом, и для девятилетнего мальчика это было совсем неплохо. Я не мог понять только, как этот снимок попал на стену нашей спальни и каким образом бледно-желтые с серым узором обои превратились в обыкновенную клеевую краску, а светло-серый ковер — в черный линолеум и циновку цвета толокна возле кровати.
А потом я понял, что нахожусь в комнате Гарри и лежу в дневной сорочке на неразобранной постели… Брюки и пиджак валялись на полу, ботинок и носков нигде не было видно. Я встал и подошел к окну; подошвы остро ощутили липкий холод линолеума. Я немного раздвинул портьеры, за окном сияло ослепительно прекрасное утро. Вид отсюда был лучше, чем из окна нашей спальни, а в эту ясную погоду на севере виден был даже шпиль гилденской приходской церкви.