Жизнь неуёмная. Дмитрий Переяславский
Шрифт:
Даниил толкнул зыбку, и братья долго следили, как она раскачивается. Вспомнили, что зыбку вытесал их отец, Александр Невский, для своего первенца Василия.
Потом в этой зыбке качались и Дмитрий, и Андрей, и Даниил…
А обочь стояла скамья, и на ней восседала их старая добрая нянюшка, боярыня Авдотья. Когда ей хотелось спать, она бралась за прялку, которая находилась тут же у скамьи.
Нет уже старой боярыни и прялки, и они, братья, жизнь заканчивают. Так неужели в распрях окончат ее?
Тогда, нарушая молчание, Дмитрий сказал:
– Ужели допустим, братья, чтоб ордынцы разбойничали на русской земле, грабили и разрушали наше родовое гнездо?
Ничего не ответили Андрей с Даниилом, будто не слышали слов Дмитрия.
Выезжая из Городца, великий князь думал побывать в Москве, у Даниила, однако сказал сам себе: «В следующий раз, когда в Переяславль-Залесский отправлюсь, побываю». Дмитрий любил Даниила, хотя и он жаловался на бедность Московского удела. У великого князя подспудно была зависть к Даниилу: сыновьями он богат, что Юрий, что Иван! Вскоре они семьями обзаведутся…
Оперся Дмитрий о спинку сиденья, прикрытую шкурой медведя, закутался в шубу. А мысли снова на разговор с Андреем перекинулись. Конечно, он, великий князь, понимал, Городецкий удел бедноват, но за счет какой земли его расширить?..
От Городца Дмитрий направился в Нижний Новгород, чтобы оттуда Окой доехать до Клязьмы. А там и до Владимира недалеко…
В годы великого княжения Дмитрия из Киева во Владимир перебрался митрополит Максим и с ним духовник великого князя епископ Петр.
Был княжий духовник не стар, еще и тридцати не исполнилось, но книжной премудростью Богом не обделен.
Возвратившись из Городца, Дмитрий встретил его в домовой церкви. Заслышав шаги князя, духовник обернулся. Лицо великого князя выражало озабоченность.
– Сыне, какие тревоги гнетут тебя?
Дмитрий посмотрел на епископа, потом перевел взгляд на Христа. В мерцании лампады очи Иисуса были всевидящими.
– Отче, - чуть глуховато ответил Дмитрий, - из Городца я, от брата Андрея. Винился он, к миру взывал. Ужели не будет веры ему?
Потеребив нагрудный крест, епископ заговорил, и его слова больно отозвались в душе великого князя:
– Сыне, верю ли я словам князя Андрея? В библейском откровении Иоанна сказано: «Когда же дракон увидел, что низвержен на землю, начал преследовать жену, которая родила младенца мужеского пола». Или когда Каин убивал Авеля, не делал ли он скорбное лицо? Святой Лука сказывал, что придут дни, в которые из того, что вы здесь видите, не останется камня на камне - все будет разрушено.
Дмитрий скорбно потупился:
– Ужели не дано брату моему возлюбить меня? Воздел руки духовник:
– Не святой ли апостол Иоанн изрек: «Атсто ненавидит брата своего, тот находится во тьме, и во тьме ходит, и не знает, куда идет, потому что тьма ослепила ему глаза».
Дмитрий печально ответил:
– Слова твои, отче, многозначительны. Есть над чем задуматься…
Удалился епископ, великий князь перекрестился:
– Господи, не введи брата моего Андрея в искушение, но избавь его от лукавого…
Степь пробуждалась от зимней спячки. Поросшая за многие века сплетшимися корневищами, земля с такой поспешностью одевалась в зелень, что вскоре степь изменилась. Лишь грязновато-белые латки снега еще лежали по буеракам. Скоро и они стаяли, потекли ручьями.
А в один из дней начавшейся весны ярославский князь, выйдя из шатра, не узнал степь. Вчера дремавшая под снегом, она пробудилась, дохнула теплом.
Выскочила Зейнаб, сорвала травинку, пожевала:
– Мой муж, недалек тот день, когда хан пошлет ту мен на Урусию.
– Я устал ждать, утомилась и дружина. Гридни истосковались по дому.
– Видишь, табунщики погнали косяки в степь. Месяц не пройдет, как воины будут готовы к дальнему переходу. Ты поведешь их, князь Федор.
– Дай-то Бог. В Городце меня ожидает князь Андрей. Когда татары ворвутся во Владимирскую землю, городецкий князь станет великим князем.
– Но почему не ты, князь Федор?
– Я стар и болен. Андрей прирежет к моему уделу новые земли.
– А что же князь Дмитрий?
– Дмитрия не хотят видеть великим князем ни в Ростове, ни в Суздале. Дмитрий владеет богатым Переяславским уделом. По справедливости ли это?
– Если бы урусы жили по законам Ясы…
– Ты хочешь сказать, что татары подчиняются законам Ясы? Они враждуют между собой, тебе это известно, Зейнаб. Почему Батый одолел русских князей? Потому как не было между ними мира. Каждый удельный князь хотел жить своим домом. Настанет такое время и для Орды. Пойдут брат на брата, сын на отца. Не так ли, Зейнаб? Ты ведь знаешь свой народ!
Промолчала Зейнаб. Разве не помнит она, как отец уводил ногайцев из Золотой Орды?
К основному стану хана Ногая тысячники приводили воинов. Гомон и выкрики, звон сабель и скрип колес, конское ржание и рев верблюдов. Батыры горячили коней, батыры ждали сигнала, когда тысячники поведут их на Урусию, где их ожидают богатство и кровь. Кровь врага - она пьянит и возбуждает, она манит воина.
А к стану, взбудораженному, гудевшему подобно пчелиному рою, подъезжали и подъезжали сотня за сотней. И от этой суеты в стане, от выкриков, которые, видимо, напоминали ордынцам боевой клич, князю Федору делалось страшно.
Нет, не такой поддержки он искал у Ногая. Хан мог отобрать власть у Дмитрия и передать ее Городецкому князю. Но такое воинство будет разорять землю русскую, прольется кровь русичей, станут гореть не только города, но и деревни.
Ярославскому князю сейчас бы закричать: «Остановитесь, не того я пришел искать здесь!» Но внутренний голос подсказывал: «А чего? Разве ты не знал, чем обернется твой приезд? »
И князь Федор уходил в юрту, садился у войлочной стены на корточки и, обхватив ладонями голову, замирал.