Жизнь неуёмная. Дмитрий Переяславский
Шрифт:
Весна настала ранняя, со звонкой капелью, с шорохом падавшего с крыши снега. С грохотом срывались со стрельниц снежные пласты. Снег стаивал, пар поднимался от мостовых, а по канавам и рытвинам уже пробивались первые ручейки. Дружно оголялись лоскуты озими, все чаще выходили в поле смерды, готовились к посеву яровых, в лесу остро запахло прелью, и с раннего утра весело пели птицы, порхали суетливо. Весна брала свое.
За утренней трапезой Даниил сказал Юрию: - Скоро, сыне, просохнут дороги и ты тронешься в путь.
Юрий только голову склонил в знак покорного согласия. Его одутловатое лицо с едва пробившейся русой бородкой было непроницаемо. Он принимал поручение отца как должное, был готов к нему, но внутренний холодок нет-нет да и проникал в душу. Эта его первая поездка в Орду бог знает чем закончится: ну как подвернется он хану, когда тот не в духе, либо кто-нибудь из ханских ближних наплетет чего-то на Юрия…
Сидевший рядом с Юрием Иван помалкивал. В Орду ехать - не ближний свет. Пока до Сарая доберешься, не одна опасность в пути подстережет. Каждый удельный хан мнит себя потомком если не Чингиса, то Батыя или Берке и норовит свою власть показать. А то и половецкий хан, который давно уже потерял свое ханство и ходит в псах у хана Золотой Орды, норовит укусить. А уж сколько пакостей накатывается на того князя, кто до Сарая добирается…
Посмотрел Иван на Юрия, пожалел брата, но с отцом согласен: Орды не минуешь, по-иному Москве не устоять и земель не прирезать. Эвон, на великого князя Андрея отец замахнулся, а тот в Сарай дорогу накатал, подарками всех улещивает…
Князь Даниил будто прочитал думы меньшего сына:
– Вам, Данииловичи* завещаю я и после моей смерти княжество наше крепить. Чую, настанет час, и Москве стол великий достанется. Я начало тому положу, а вы продолжите. Да зла друг на друга не держите, козни друг другу не творите, одно дело вершите, то, что имеете, приумножайте, где умом раскидывайте, где сети хитрые плетите, а коли силу почувствуете, и ею не гнушайтесь.
Иван согласно кивал, а Юрий был недвижим. Мысленно он далеко, в Сарае. Пуще всего опасается Юрий ханского гнева. Тогда кто спасет его? Юрию так хочется еще пожить, сесть князем после отца, власть познать.
А власть сладка, и бремя ее Юрию пока неведомо. Оно тяжко и таит опасности, но Юрий о том не думает.
Он вздрогнул от отцовского голоса, обращенного к нему:
– На той неделе проводим тебя, сыне. Земля просохнет, степь оживет, в первую траву оденется, кони веселей пойдут. Бог даст, удачи тебе, сынок. Помни, не для себя труды твои - для княжества нашего. Не дадим неверному князю Андрею, аки волку ненасытному, терзать Москву.
Даниил помолчал. Потом заговорил снова:
– Я же, дети мои, к Михаиле Ярославичу Тверскому отправлюсь. Рядиться с ним буду, дабы заодно стоять против великого князя. Покуда не ворочусь, Москву на тебя, Иван, да на боярина Стодола оставлю…
Иван провожал брата. Они ехали круп в круп.
– Осенью встречу тебя, Юрий.
– Не явился бы в Орду князь Андрей и хулы на меня не возвел. Его и кровь родная не остановит.
Иван придержал коня:
– Попрощаемся, брат.
Они обнялись. Иван въехал на взгорочек, смотрел, как удаляется старший брат, а за ним десяток гридней. Следом тянулось несколько груженых телег.
Долго глядел вслед малому поезду княжич Иван и, лишь когда отъезжающие скрылись за лесным поворотом, он покинул взгорок и не торопясь направился к Москве.
Позабавил боярин Ерема великого князя, рассказав, что Даниил шлет в Орду княжича Юрия. Андрей Александрович смеялся, бороду поглаживал:
– Тьма братцу моему очи застила, коль не видит, что племянник-то мой, Юрий, еще в разум не вошел, а ему велено посольство править. Да и Тохта, поди, не допустит его к себе. И что Даниил пошлет в Сарай, коли у Москвы в скотнице одни тараканы?
Ерема соглашался, подхихикивал:
– А что, великий князь Андрей Александрович, нонешним летом мы без ордынцев обойдемся?
– Поглядим, боярин, чего еще братец Даниил вытворит…
В тот день князь Андрей поведал княгине Анастасии о том, о чем рассказал боярин Ерема. Та обрадовалась: может, услышал Бог ее молитву и не покинет Любомир город Владимир. А вслух великая княгиня поддержала:
– Молод Юрий, чтоб тебе, Андрей Александрович, в Орде противостоять. Ты, чай, у хана Тохты в чести.
– Верно, княгинюшка, голубица моя. Поморщилась Анастасия. Голубицей зовет ее и Любомир, то ей сладко, но слышать такое от постылого князя!
– Не голубица я, великий князь, не зови меня этим именем. Голубица голубят высиживает, мне же этого не дано.
Насупил кустистые брови князь Андрей: больно, ох как больно ударила его Анастасия! Он ли, она ль виновата, кто ведает, отчего нет у Анастасии детей? Обнял ее, но княгиня отступила.
– Будто чужд я тебе?
– сказал князь с горечью. В ответ ни слова.
– Ох, Анастасия, кабы не любил тебя… Анастасия насмешливо обронила:
– Того мало, в соку березка!..
Уходил он от княгини с горечью в сердце и не мог понять: злость ли его гложет, тревогу ли какую посеяла в его душе Анастасия? Встречному отроку бросил резко:
– Вели коня седлать!
Учуяв княжий гнев, отрок метнулся, а Андрей Александрович, накинув на плечи корзно, вышел на высокое крыльцо, посмотрел на Клязьму. Она уже вскрылась и несла остатки льда, коряги и все, что подхватывала с берегов.
Ворота детинца распахнуты. Опираясь на копья, стояла в проеме стража в стеганых теплых кафтанах и войлочных колпаках, с пристегнутыми к боку мечами. Перегнувшись, осматривал даль караульный гридин. Князю видна только его спина, и он не понял, кто это из дружинников. От причала отплыл верткий челн: какой-то владимирский рыболов вышел на лов. В Кузнечной слободе звенели молоты.
Отрок подвел коня, но великий князь уже передумал ехать, вернулся в хоромы, позвал Ерему:
– Выведывай, боярин, чего еще Даниил выкинет. Эвон, с Дмитрием сообща тягались, а ноне московский князек шубу вывернул.