Жизнь нежна
Шрифт:
— Не нужны мы ей, — пожаловался телефону Панов и завел машину. — Не нужны ни обеспеченными, ни нищими, никакими. Развестись с ней, что ли!
Развестись, конечно, было можно. И проблем никаких не возникло бы. Она как-то вскользь обронила однажды, что никогда ни на что претендовать не станет. Что от матери в наследство ей досталась огромная квартира в самом центре города. У тетки опять же она одна из всей родни, та ее никогда не оставит. И ей вообще, вообще ничего не надо. Она готова уйти без выходного пособия и все такое.
А он не готов, блин! Он не может ее отпустить! Он любит ее так…
До судорог любит ее, проклятую! Дышать
И жить так больше просто невыносимо. Жить и знать, что не нужен ей, что она с трудом терпит тебя рядом. Вчера утром даже поцеловать себя не дала, когда провожала его к порогу. Чего тогда вышла провожать, спрашивается! Сидела бы в кухне, ковыряясь вилкой в своей яичнице. Нет, вышла, как примерная жена, пожелала удачи бескровными губами. И с таким постным лицом все это проговаривала, будто в последний путь его провожала, черт возьми! И все, на этом ее супружеская миссия закончилась. Прощальный поцелуй оказался миссией невыполнимой.
— Я настолько противен тебе? — вспылил он тут же, пытаясь поцеловать ее насильно. — Полина, посмотри на меня!
Не посмотрела, отвернула лицо, губы тут же набухли, задрожали. Ясно, плакать собралась. Он ее и отпустил, чтобы сырость не разводить и себя до конца не расстраивать. Другой бы на его месте не отпустил бы. Другой бы еще и по заднице надавал за капризы всякие дурацкие, а то и покруче наказание придумал бы.
Он так не мог. Ни бить, ни принуждать ее не мог.
Они ведь уже неделю спали в разных комнатах, и все по этой же причине. Как только она выкрикнула ему про это самое принуждение неделю назад, и про то еще, что не может больше заниматься с ним любовью, потому что…
Кстати, а почему? Она ведь так и не сказала, почему она не может. Сколько он ни бился, сколько не пытался разговорить ее, она так и не сказала ничего. Он к ее тетке тогда подался, едва в ногах у старой ведьмы не валялся, моля о помощи. Тоже глухо. Сидела, курила одну сигарету за другой, за сердце хваталась, а толком так ничего и не сказала и не пообещала ничего.
— Сами разберетесь, — квакнула напоследок. — Надо быть, Антоша, поделикатнее с такой девочкой, как моя Полина.
Да куда уж деликатнее-то, ёлки-палки! Куда деликатнее-то?! Ему что же, заявку в письменном виде подавать за месяц вперед, когда он свою жену захочет, так что ли?!
— Не впадай в маразм! — фыркнула старая ведьма, когда он начал говорить ей об этом. — Я имею в виду, что ее желание в этом тоже должно браться в расчет.
Ее желание?! Да он может прождать до пенсии, когда его красавица Полина вдруг его возжелает! Да она…
Вот тогда-то первый раз и прозвучало это страшное для него слово — развод. Этим поганым словом противная карга как будто подвела черту под их короткой совместной жизнью с Полиной, отсекая все его взлелеянные надежды на долгое совместное счастье.
— Разведись с ней и найди себе другую. Ты красивый, здоровый, молодой мужик. Обеспечить можешь гарем целый, чего тебе в ней? Брось ее, пускай она себе кого-нибудь тоже найдет, — кудахтала тетка его жены, занавесившись сизыми клубами дыма. — Чего вам вместе мучиться. Поврозь-то, может, и лучше.
Ох, как он тут начал орать! Как он орал на старую ведьму, даже не выдержал и пообещал ее убить, если она вдруг посмеет влезть между ними. Никогда не тронул бы, ежу понятно, но в порыве гнева выпалил. К слову, тетка не испугалась. Хмыкнула — не понять было, сердится или одобряет его гнев. А потом выпроводила его со словами:
— Хочешь мучиться, продолжай ее любить. Не хочешь, беги от нее, куда глаза глядят.
Он продолжил любить свою Полину, потому что ничего не мог с этим поделать. Ничего! Сидел размякшим куском пластилина напротив нее и глядел, не отрываясь, как она ест, смотрит телевизор, читает книгу, пришивает пуговицу. И не мог заставить себя отвернуться, не мог думать о ней гадко, и что самое страшное — в прошедшем времени думать о ней не мог.
Серега Хаустов, которому он в сердцах пожаловался, приехав к тому на дачу, посоветовал проявить мужскую твердость, не унижаться и не навязываться. И даже позавидовал, дурак, что Панов может с такой легкостью от жены избавиться. Он-то, мол, и рад бы, да хрен что выйдет. От такой, как его Тайка, уйти можно только на тот свет, либо ее туда спровадить.
А что Полина его выделывается, так то, мол, не беда. Молодая, гонору много, не плохо бы придавить этот самый гонор, поставить зарвавшуюся девчонку на место, а то и наподдать.
— Не могу я с ней так, Серега! — бил себя кулаком в грудь Антон.
— И зря! Распустил, понимаешь, теперь плачешься. Что такое мужское самолюбие, помнишь? Нет? Так вспоминай, вспоминай! Спать она с ним не желает! Да ты завтра пальцами щелкнешь — укладывать желающих в кровать замучаешься…
Пальцами он, выходит, вчера как раз и щелкнул, переспал с Ольгой. Только ничего хорошего из этого не вышло. Никакой благодатью в душе не взыграло удовлетворенное мужское самолюбие. Наоборот, противно стало, когда, проснувшись, понял, что произошло. Противно и стыдно перед Полиной, будто окунул ее во что-то грязное и непристойное. А на теле и лице словно жирные пятна остались от жадных Ольгиных губ. Помыться бы скорее, да на работу улизнуть, чтобы лицом к лицу с женой не столкнуться. Чтобы глаза от нее не прятать и не чувствовать себя сволочью последней за свое незапланированное предательство.
Хорошо бы, подумал Панов, Полинки дома не оказалось. Вышла куда-нибудь за хлебом, например, и задержалась бы. Или за свежим творогом к завтраку, его всегда долго приходилось ждать.
Полина была очень прилежной хозяйкой и тщательно следила, чтобы дома он хорошо и полноценно питался. Здесь упрекнуть ему ее было не в чем. Но вот за то, с какой легкостью она отпустила его жить в соседнюю комнату, за то, что ни разу за минувшие сутки не позвонила ему, не побеспокоилась, не проявила элементарного женского любопытства, он готов был…
А, в самом деле, на что он готов? Как далеко он может зайти, чтобы наказать ее — неприступную? Ударить не сможет, это ясно. Уйти от нее способен лишь в соседнюю комнату. Обругать гадкими обидными словами лучше даже не пытаться. Почему? Да потому, что какая же она гадкая? Она чистая, хорошая, милая, просто она не любит его так, как он ее и все. Да, наверное, и вообще никак не любит.
Он открыл дверь сам, хотя всегда звонил, чтобы она открыла ему. Чтобы встретила на пороге, подставила щеку для поцелуя. Хоть и неприятно ей было, но до недавних пор щеку подставляла. Сейчас все изменилось. Поцелуи теперь исключались. И все общение между ними не должно было выходить за рамки вежливого пустого разговора.