Жизнь Пи
Шрифт:
Скрежеща машинами и взрывая воду винтами, судно проползло мимо, а мы остались барахтаться в пене кильватерной струи. Столько недель я слышал одни только звуки природы, что весь этот механический шум показался чем-то невероятным и жутким и ошеломил меня до немоты.
И двадцати минут не прошло, а трехсоттысячетонная махина превратилась в крохотное пятнышко на горизонте. Я отвернулся, а Ричард Паркер еще немного посмотрел танкеру вслед. Потом отвернулся и он, и на мгновение наши взгляды встретились. Тоска и обида, мука и одиночество отражались в моих глазах. Он же осознал только, что случилось нечто из ряда вон выходящее, – такое, чего ему не уразуметь никогда. Он не понимал, что мы упустили шанс на спасение. Понимал он только одно: что его вожак, этот чудной, непредсказуемый тигр, чем-то взволнован до крайности. Но его, Ричарда Паркера, это не касалось – значит, можно было еще вздремнуть. На все происшедшее он только и отозвался, что капризным зевком.
– Я люблю тебя! – Слова сорвались с губ во всей своей чистоте и безоглядности. Грудь разрывалась от нахлынувших чувств. – Правда. Я люблю тебя, Ричард Паркер. Не знаю, что бы я сейчас делал, если б не ты. Я бы не выдержал. Точно. Умер бы от безнадеги. Держись, Ричард Паркер! Держись, не сдавайся! Я тебя доставлю на сушу – честное слово, клянусь!
Глава 87
Один из любимых моих способов скрываться от жестокой реальности сводился, по сути, к легкому удушению. У меня была для этого специальная тряпочка, вырезанная из остатков одеяла. Я ее называл тряпочкой грез. Я окунал ее в морскую воду и отжимал, чтобы не капало. Потом устраивался на брезенте поудобнее и клал тряпочку на лицо, прилаживая поплотнее. И впадал в забытье, что, в общем-то, несложно, когда ты и так в полном ступоре. Но с тряпочкой грез это уже был не просто ступор. С тряпочкой – должно быть, из-за нехватки кислорода – меня посещали самые необычайные грезы и сны, видения и мысли, ощущения и картины из прошлого. И времени – как не бывало! Если судорога или непроизвольный вздох вырывали меня из оцепенения и тряпочка падала, я тотчас приходил в себя и радовался, как незаметно пролетело время. Некоторым доказательством тому служила высохшая тряпочка. Но гораздо убедительнее было ощущение перемены – ощущение, что этот вот настоящий момент отличается от того настоящего момента, который ему предшествовал.
Глава 88
Как-то раз мы наткнулись на плавучую свалку. Сначала на воде заблестели жирные пятна. А вскоре показались отходы, бытовые и промышленные, – главным образом пластиковый мусор всевозможных расцветок и форм, но попадались и деревяшки, пивные банки и винные бутылки, какие-то лохмотья и обрывки веревок, и все это плавало в облаке желтой пены. Мы въехали в него прямиком. Я высматривал по сторонам, не попадется ли чего пригодного. Наконец выудил пустую винную бутылку, заткнутую пробкой. Потом шлюпка натолкнулась на холодильник без мотора, плававший кверху дверцей. Я дотянулся до него, ухватился за ручку и распахнул дверцу. В ноздри мне ударила вонь – резкая и мерзкая, концентрированная до осязаемости. Зажав рот и нос, я заглянул внутрь. Темные пятна и потеки, куча гнилых овощей, зеленое желе – бывшее молоко, давным-давно свернувшееся и кишащее всякой заразой, а еще – расчлененный труп какого-то животного, дошедший уже до такой стадии разложения, что опознать его я не смог. Наверное, судя по размерам, ягненок. Во влажном, наглухо замкнутом чреве холодильника вонь успела перебродить и вызреть до едкой горечи. Она рванулась на волю с такой яростью, что у меня закружилась голова, в животе забурлило, ноги подкосились. К счастью, море тотчас хлынуло в эту чудовищную дыру и затопило холодильник. Освободившееся пространство заполнили другие отбросы.
Помойка осталась позади, но с той стороны еще долго тянуло смрадом. А жирные пятна на боках шлюпки смылись только через день.
Я вложил в бутылку записку: «Японский сухогруз „Цимцум“, совершавший рейс под панамским флагом, затонул 2 июля 1977 года в Тихом океане, в четырех днях хода от Манилы. Нахожусь в спасательной шлюпке. Пи Патель – мое имя. Еды пока хватает, воды тоже, но с бенгальским тигром серьезные проблемы. Пожалуйста, известите родных в Виннипеге, Канада. Помогите чем можете – буду очень благодарен. Большое спасибо». Я закупорил бутылку и накрыл пробку полиэтиленом. Обмотал горлышко нейлоновой ниткой и крепко завязал. И отдал бутылку на волю волн.
Глава 89
Истерзано было все. Все истомилось под палящим солнцем и ударами волн. Шлюпка и плот, пока он еще у меня был, брезент, опреснители и дождезаборники, пластиковые пакеты и тросы, одеяла и сетка – все истрепалось, растянулось и обвисло, растрескалось, высохло, прогнило, изорвалось и выцвело. Оранжевое стало белесым. Гладкое – шероховатым. Шероховатое – гладким. Что было острым, затупилось. Что было целым, превратилось в лохмотья. Я натирал вещи рыбьей кожей и черепашьим жиром, пытался их смазывать, но все было без толку. Соль въедалась во все миллионами жадных ртов. А солнце нещадно все поджаривало. Оно усмиряло до некоторой степени Ричарда Паркера. Обдирало дочиста скелеты и обжигало их до сверкающей белизны. Сожгло мою одежду, сожгло бы и кожу, как я ни был смугл, – но я прятался от него под одеялами и панцирями черепах. Когда жара становилась нестерпимой, я обливался морской водой из ведра; иногда вода бывала горячей, как сироп. А еще солнце истребляло все запахи. Не помню никаких запахов. Только запах упаковок от использованных ракетниц. Они пахли кмином – кажется, я уже говорил? А так – не помню даже, чем пахнул Ричард Паркер.
Мы умирали. Довольно медленно, так что я этого, в общем-то, не чувствовал. Но регулярно подмечал – стоило только взглянуть на нас, на этих двух изможденных животных, измученных жаждой и голодом. У Ричарда Паркера мех потускнел, начал даже выпадать клочьями на плечах и бедрах. Он страшно отощал, превратился в какой-то блеклый бурдюк с костями. Я тоже иссох: солнце выпило из меня влагу, кости выпирали из-под истончившейся кожи.
Я перенял у Ричарда Паркера привычку спать по много часов подряд – невообразимо долго. Впрочем, то был не совсем сон – скорее, полузабытье, в котором видения и явь смешивались до неразличимости. Тряпочка грез очень помогала.
Вот последние страницы моего дневника:
Сегодня видел здоровенную акулу – до сих пор таких огромных не видал. Первобытное чудище, футов двадцать длиной. Полосатая. Тигровая акула – очень опасная. Кружила вокруг нас. Боялся, что нападет. Подумал: с одним тигром ужился, но второй – это чересчур. Не напала. Уплыла. Облаков много, но без толку.
Дождя все нет. Только с утра пасмурно было. Дельфины. Попытался одного забагрить. Оказалось, не держусь на ногах. Р.П. ослаб и нервничает. А я такой слабый, что не смогу отбиться, если он нападет. Сил не хватит в свисток дунуть.
Ветра нет, жара страшная. Солнце так и палит. Как будто мозги закипают. Ужас.
Изнемог душой и телом. Скоро умру. Р. П. дышит, но не шевелится. Тоже скоро умрет. Не убьет меня.
Спасение. Дождь на целый час, восхитительный, прекрасный ливень. Напился, наполнил пакеты и банки, нахлебался так, что ни капли больше не влезло бы. Смыл с себя соль. Подполз посмотреть на Р. П. Не реагирует. Свернулся клубком, хвост распластал. Шерсть слиплась комками. Намок и стал меньше. Костлявый. Первый раз за все время потрогал его. Проверить – не умер ли. Нет. Еще теплый. Удивительное дело. Даже в таком состоянии – крепкий, мускулистый, живой. Вздрогнул, будто я – комар. Наконец пошевелился – вода поднялась до носа. Конечно, лучше попить, чем захлебнуться. Еще хороший знак: дернул хвостом. Бросил ему под нос кусок черепашьего мяса. Не берет. Наконец приподнялся – попить. Пил и пил. Поел. На ноги так и не встал. Битый час вылизывался. Заснул.
Все без толку. Сегодня я умру.
Я умру сегодня.
Умираю.
Это была последняя запись. Я, конечно, не умер, но ничего больше не записывал. Видите эти спиральки, продавленные на полях страницы? Я боялся, что бумага кончится. А кончились ручки.
Глава 90
– Что с тобой, Ричард Паркер? Ты что, ослеп?
Я помахал рукой у него перед носом.
Последние пару дней он все тер глаза и безутешно мяукал, но я не обращал внимания. Если в чем и не было недостатка на нашем столе, так это во всяческих хворях да болячках. Я поймал корифену. Мы уже три дня ничего не ели. Накануне к шлюпке подплыла черепаха, но втащить ее на борт не было сил. Корифену я разрезал пополам. Ричард Паркер смотрел на меня. Я бросил ему половину. Думал, схватит ее на лету, – но он и ухом не повел, пока рыба не шмякнулась ему в морду. Тогда он наклонился. Понюхал слева, справа. Наконец нашел и принялся есть. С едой мы теперь возились подолгу.
Я заглянул ему в глаза. Вроде ничего особенного… только у внутренних уголков они слезились чуть больше обычного. А так ничего страшного – по сравнению с тем, до чего он вообще докатился. От нас обоих к тому времени остались кожа да кости.
Тут я сообразил, что ответ на мой вопрос – в самом осмотре, которому я подверг его. Ричард Паркер и ухом не повел, когда я уставился ему прямо в глаза, точно окулист. А к такому пристальному взгляду никакой тигр не останется равнодушен – разве только слепой.
Бедный Ричард Паркер, подумал я. Скоро отмучается – и я с ним заодно.
На следующий день я почувствовал в глазах какое-то жжение. Я тер их и тер, но от этого только сильней чесалось. Мне пришлось хуже, чем Ричарду Паркеру: вскоре глаза начали гноиться. А потом наступила тьма, и избавиться от нее я не мог, сколько ни моргал. Сначала появилось черное пятнышко – прямо передо мной, в самом центре поля зрения. Потом пятно расплылось и затянуло мир сплошной пеленой. Утром следующего дня я уже не увидел солнца – только в узкую щелку в верхней части левого глаза проникал тоненький луч, словно в крохотное высокое оконце. К полудню я погрузился в беспросветный мрак.