Жизнь-река
Шрифт:
Давно уж нет её в живых. А я как сейчас ощущаю запах ладанки, подвешенной к божнице, вижу трепетный огонёк тонкой восковой свечи, ласковые руки тётки Лены, прикрывающие меня стареньким полушубком. Надеюсь, святая душа этой добросердечной, набожной женщины обитает в Раю. Иначе, кому ж тогда там быть?!
Весной 1960-го весь мир гудел о подвиге четверых советских солдат. С далёкого курильского острова шторм унёс в океан самоходную баржу «Т-36» с неисправным двигателем. На борту её без пищи и запаса пресной воды 49 дней и ночей боролись за жизнь младший сержант Асхат Зиганшин, Анатолий Крючковский, Иван Федотов и Филипп Поплавский. Пили ржавый отстой из системы охлаждения, ели зубную пасту и мыло, жевали сапоги и мехи гармошки, поджаренные на машинном масле. Спас их вертолёт с американского авианосца. В Сан—Франциско журналисты донимали наших парней вопросами: «Почему, голодая, они не съели друг друга?», на что те гордо отвечали: «Мы воспитаны советским обществом, где каждый человек — друг, товарищ и брат». Волны оторвали баржу от пирса из–за халатности подвыпивших в январскую ночь четверых приятелей, и если бы их нашли в океане наши моряки, не миновать бы солдатикам военного суда. Находясь на борту авианосца, они знали, что по возвращении в Союз им придётся отвечать за разгильдяйство, но мужественно отвергли предложение американского правительства на политическое убежище. В те годы холодной войны накал военных, экономических, научных и других страстей между двумя ведущими странами мира был особенно велик. Инцидент с баржей «Т-36» пришёлся весьма кстати для разрядки напряжённости. Мэр Сан—Франциско вручил участникам вынужденного плавания ключи от города, а Никита Хрущёв наградил всех четверых орденами Красной Звезды. И хотя в прессе их величали не иначе, как героями, наградили не за стойкость и выдержку, а за то, что не поддались на уговоры остаться в Штатах. А вскоре и песенка модная в ход пошла.
Как на море–океане Тонет баржа с чуваками. Зиганшин — буги! Зиганшин — рок! Зиганшин съел один сапог! А сорок дней не малый срок, Зиганшин съел второй сапог!…Что ещё могу припомнить о той последней школьной весне? Обширные поля, распаханные по осени и ещё не просохшие после паводков и дождей…
Журчащие в канавах ручьи…
Разноголосица птиц в колках и перелесках, мимо которых в слякотное майское утро, по раскисшей от моросящих дождей просёлочной дороге я тащился в осточертевшее Вассино. Чапал по грязи, согнувшись под увесистой сумкой со снедью, мечтая о Тоне, о службе на флоте, о мореходке, о дальних странах. Шлёпал тяжёлыми сапогами по лужам, монотонно отматывая в унылой лесостепи свои утомительные километры.
От увесистых, как водолазные боты, кирзачей отлетали ошмётки налипшей соломы. Шагать далеко, времени на романтические мечтания хоть отбавляй. Упершись руками в ремни заплечного мешка, сгорбившись под ним, я медленно брёл, скрадывая долгий путь приятными мыслями. Только бы стать моряком. Приехать в отпуск как Мишка Захаров. Пусть все ахнут. А уж как Тоня обрадуется. Скорее бы школу закончить…
И я прибавлял шагу. Была цель, ради которой в дождь, в мороз, в метель отмеривал шагами двадцать километров туда — в понедельник, с рассветом. И двадцать обратно — в пятницу, поздним вечером. Каждую неделю. Три учебных года. Комья глины, смешанной с пожухлой травой и соломой, навешиваются на подошвы сапог толстыми лепёхами. Обрываются, налепляются снова и нет конца нудному пути в страну знаний со скромным названием «Вассинская средняя школа».
За деревней Кадниха разглядел я стоящий вдали на дороге гусеничный трактор. Ускорил шаги, почти срываясь на бег, устремился к трактору. Догнать! Успеть, пока трактор не уехал. Авось, повезёт! Авось, довезёт!
Весь в мыле, месил я грязь, скользя и падая, еле выволакивая ноги из месива глины и соломы. Только бы успеть! Только бы не ушёл трактор! Обидно будет — не дойдёшь каких–нибудь сто метров, а он возьмёт и уедет. Ещё поднажать! Не сдаваться!
Вот уже и кабина видна. За ней большие сани на полозьях, на них люди сидят. Слышен ровный рокот дизеля. Скорей! Уйдёт из–под носа. Совсем немного добежать остаётся. Из последних сил изображаю бег, дышу хрипло, с надрывом. В груди всё клокочет, сердце бьётся, как у птички, зажатой в ладони. Но вот и сани. Поравнялся с ними, со стоном упал на доски, притрушенные соломой. Успел! Можно ехать. Кончились мои мучения.
Сидящие рядом женщины, закутанные в шали и полушубки, угрюмо молчали, придерживая свои кошёлки, корзинки и узлы. Мой приход никак не тронул их. Нахохлившись, обмотанные цветастыми платками, они мумиями торчали среди своих мешков, в которых повизгивали, похрюкивали поросята, трепыхались, гогоча, гуси, кудахтали куры. Бабы ехали на тогучинский колхозный рынок. На базар, проще говоря. Но пока они ещё никуда не ехали. Сидели, понуро ожидая, когда трактор прибавит обороты, залопатит траками гусениц по весенней хляби.
— Почему он так долго не едет? — отдышавшись, спросил я. — Тракторист ушёл?
— Никуда не ушёл. Спит в кабине, — сердито проворчала баба с ягнёнком на руках.
— Как спит? — не понял я.
— Самогонки в Каднихе напился, вот и завалился на боковую. Ждём, когда протрезвеет.
Я заглянул в кабину. Мертвецки пьяный тракторист храпел, уткнувшись головой в приборный щиток. О скором протрезвлении нечего было и думать. Ладно… Как–никак, опыт вождения трактора, когда я наехал на избу немца Веде, у меня имелся. Подвинув тракториста в угол кабины, я уселся за рычаги, выжал сцепление, включил передачу и, волнуясь, отпустил педаль сцепления. Да поторопился. Трактор рванулся, чуть не заглох, но я вовремя дёрнул вниз ручку акселератора и дал полный газ. В раскрытую дребезжащую дверь донеслись визги, вопли, крики. Оглянувшись в заднее окно, я увидел, как от неожиданного рывка закувыркались женщины. Одна баба слетела с саней вместе с дико визжащим в мешке поросёнком. Я остановил трактор. Женщина с руганью взгромоздилась на сани, и мы покатили под размеренный гул двигателя и клацанье гусеничных траков.
Душа моя ликовала. Видела бы меня сейчас Тоня! Расскажу — не поверит! Засмеётся: «Опять сочиняешь! Сам ехал на тракторе? У тебя прав нет! Кто бы тебе разрешил? Ох, заливаешь, ты, Генка!» И добавит: «Милый мой фантазёр!». Обнимет, поцелует и лукаво заметит, глядя в глаза: «Врунишка… Всё равно люблю тебя».
Но еду же! Потяну рычаг влево или вправо — трактор послушно поворачивает. Красота! В кабине гул, тракторист спит, а я, распираемый восторгом, горланю: «Прощайте, скалистые горы…». Впереди, поперёк дороги, широкое озеро — низина, затопленная талой водой. Я остановился перед ней, размышляя как ехать. Свернуть с дороги, объезжая полынью — увязнуть в топкой пахоте. Двинуть прямо? А если там глубоко? Из полыньи тракторный след выныривает на пригорок. Кто–то проехал до меня. И ни каких объездов ни слева, ни справа. Поеду прямо! Включаю пониженную и даю полный газ. Вперёд!
Посреди полыньи вода скрыла гусеницы, подобралась к кабине. Только бы не заглох мотор! Ну, давай, браток, давай!
Громкие крики перекрыли надрывный гул мотора. Я глянул в заднее окно и обомлел от ужаса. Что я наделал? Как я забыл про сани? Бедные женщины! Из мутной рыжей воды торчат одни головы! Только бы не застрять в этой луже! Ну, ещё немного…
Всем телом подавшись вперёд, словно пытаясь помочь трактору, навалился на рычаги. Надёжный «ДТ-54», детище алтайских машиностроителей, цакая гусеницами по воде, упрямо вылез на бугор.
Лишь только сани вышли из воды, я остановил трактор, выскочил из кабины. Но лучше бы я этого не делал! Много нового я узнал о себе, о маме, папе и даже о дальних родственниках! Мокрые женщины, принявшие неожиданную ванну в ледяной майской воде, костерили меня на чём свет стоит. И какой я бестолковый! И какой придурок! И какая мама меня родила?! И какой папа–баран сделал такого дурака! И чтоб всей моей холерной родне пусто было! И много ещё чего из ненормативной деревенской лексики услышал я.
— Откуда ты только взялся на беду нашу? — орали бабы. Не стесняясь, раздевались догола, стоя на промокших мешках, отжимали одежду. — На дворе дождь со снегом вперемежку, а он купать нас вздумал! Погоняй дальше, окаянный!
Взбодрённый такими напутствиями, я вновь уселся за рычаги и теперь уже без приключений доехал до Вассино. У нужного мне переулка остановился и растолкал тракториста. Тот, на удивление, быстро продрал глаза, ошалело посмотрел на меня, на улицу, промычал что–то не членораздельное.