Жизнь Ренуара
Шрифт:
Но Писсарро не мог решиться "бросить" Дега. Ренуар ответил Дюран-Рюэлю, что лично он будет по-прежнему посылать картины в Салон. "Я не собираюсь поддаваться маниакальному убеждению, будто картина становится хуже или лучше в зависимости от того, где ее выставили. Иными словами, я не собираюсь терять время в обидах на Салон. Не хочу даже показывать, что обижаюсь". Дело кончилось тем, что на апрельской выставке стало еще одним импрессионистом меньше: Кайботт отказался в ней участвовать.
Ренуар, совершенно очарованный Алжиром, решил задержаться в нем подольше - вначале он собирался остаться там на месяц. "Не хочу уезжать из Алжира, не привезя чего-нибудь из этой чудесной страны". Он устанавливал мольберт в районе Касбы, Жарден д'Эссе или в их окрестностях. Он написал "Арабский праздник", "Банановые плантации" [123] ... Удивительный свет Средиземноморья! "Чародей-солнце превращает пальмы в золото, волны катят бриллианты, а люди становятся похожи на волхвов". Ренуар вернулся во Францию только
123
123 Обе эти картины в настоящее время находятся в Лувре.
Однако уже 18 апреля Ренуар написал из Шату Теодору Дюре, что в Лондон он не поедет. В Шату Ренуар встретил Уистлера, который из Лондона ненадолго приехал во Францию. Уистлер лично объяснит Дюре "тысячу причин", по каким Ренуар должен отложить свое путешествие. "Я веду борьбу с деревьями и цветами, с женщинами и детьми и больше ничего не хочу знать. Однако каждую минуту я терзаюсь угрызениями совести. Я думаю о том, что затруднил Вас понапрасну, и спрашиваю себя, легко ли Вам будет примириться с моими капризами... Несчастная доля - вечно колебаться, но такова суть моего характера, и, боюсь, с годами он не изменится. Погода стоит прекрасная, и у меня есть модели - вот мое единственное извинение".
В эти солнечные пасхальные дни в ресторане папаши Фурнеза было людно. Ренуар писал здесь гребцов, заканчивающих свой завтрак. Бывший кавалерийский офицер, участник кохинхинской кампании и недолгое время мэр Сайгона барон Барбье (этот задорный весельчак лет сорока неутомимо прожигал жизнь и почти совсем промотался) предложил Ренуару помочь осуществить его замысел. А замысел был не такой простой: чтобы написать картину, Ренуару надо было собрать на террасе ресторана на берегу Сены, по которой скользили парусники, не меньше четырнадцати человек. Картина эта, несмотря на воскресную праздничную атмосферу, которой от нее веет, чем-то напоминает большие многофигурные композиции, излюбленные Фантен-Латуром, а прежде Франсом Халсом. И хотя работа Ренуара была лишена присущей этим композициям помпезности или, во всяком случае, некоторой парадности, по сути дела, она с ними перекликалась. Картиной "Завтрак гребцов" [124] , на которой он изобразил многих своих друзей, завсегдатаев папаши Фурнеза - Кайботта и Эфрюсси, Барбье, Лота и Лестренге, свою натурщицу Анжель (которая отныне уже не могла ему позировать, потому что собиралась замуж [125] ) и Альфонсину Фурнез, Ренуар, хотя сам он, вероятно, этого еще не понимал, прощался со своим прошлым, с долгими годами, которые он провел на берегах Сены и в "Ле Мулен де ла Галетт" среди его танцовщиц. Этим блестящим полотном, большим "антологическим" произведением, заканчивается период импрессионизма балов и ресторанчиков, завтраков на траве и зеленых беседок. Отныне Ренуар будет возвращаться к этим темам лишь в виде исключения. К концу подходил целый период. Период творчества Ренуара и период его жизни.
124
124 В настоящее время находится в галерее Филлипса в Вашингтоне.
125
125 Она вышла за "богатого поклонника" и стала весьма благопристойной буржуазкой. Несколько лет спустя, рассказывает Жан Ренуар, она нанесла художнику визит вместе со своим мужем. "Арман знает, что я позировала голой, - доверительно сообщила она Ренуару, - знает, что у меня были дурные знакомства.
– И шепотом добавила: - Но он не знает, что я говорила: "Дерьмо"!"
На переднем плане картины "Завтрак гребцов" за столом напротив Кайботта сидит со своей маленькой собачкой очаровательная молодая женщина в шляпе, украшенной цветами. Эта женщина - Алина Шариго.
* * *
Алина была куда менее счастлива, чем можно подумать, глядя на картину, написанную в Шату. Ей казалось, что она нашла прекрасный способ разрешить проблемы, которые мучают Ренуара - так она звала его в ту пору, да и впоследствии. Вопросы живописи, которые волновали художника (радостный подъем, вызванный пребыванием в Алжире, быстро кончился), не были так уж серьезны в глазах девушки. Ренуар, рассуждала она, "создан, чтобы писать, как виноградник - чтобы давать вино. Стало быть, хорошо ли, плохо ли, с успехом или без него, он должен заниматься живописью" [126] . С другой стороны, парижская среда, неизбежное в столице общение с другими художниками только усугубляют его смятение. И Алина решила: почему бы им не уехать вдвоем в деревню Эссуа? Там он "сможет писать свои этюды, и занятые своим делом виноградари, которым некогда рассуждать о судьбах живописи, не будут ему помехой" [127] . Но увы, такое решение прельщало Ренуара не больше, чем оно прельщало мадам Шариго-мать... "Надо быть чертовски сильным, чтобы обречь себя на одиночество", - заявил художник, уклонившись от предложения Алины. Алина теперь почти не выходила из швейной мастерской. Ренуар решил провести лето в Варжемоне.
126
126 Рассказано Жаном Ренуаром.
127
127 Жан Ренуар.
Он ходил пешком в Пурвиль, Варанжевиль и в Дьепп. В Дьеппе сын доктора Бланша, Жак-Эмиль, занимавшийся живописью, был глубоко огорчен тем, как его мать приняла Ренуара. Мадам Бланш сначала пригласила художника поработать в Дьеппе, а потом "стала прилагать все старания, чтобы отменить приглашение". Она считала его "совершенно безумным и в живописи, и в разговоре и при этом совершенно необразованным... презирающим все здравое, не боящимся ни дождя, ни слякоти...". Ее раздражал и его тик, и то, что он долго засиживается за столом. Вечером в день своего первого визита Ренуар написал "за десять минут заход солнца. Это возмутило матушку, - рассказывал Жак-Эмиль, - и она заявила ему, что он только "переводит краски! " Счастье, что она напала на человека, который ничего не замечает! "
А уж в это лето Ренуар, несомненно, замечал еще меньше, чем всегда.
"Когда смотришь на произведения великих художников прошлого, понимаешь, что нечего мудрствовать. Какими отличными мастерами своего дела были в первую очередь эти люди! Как они знали свое ремесло! В этом заключено все. Живопись - это не какие-то там мечтания... Право, художники считают себя существами исключительными, воображают, будто, положив синюю краску вместо черной, они перевернут мир".
Осень. Алина. Секреты и совершенство старых мастеров. Она постарается его забыть. Он постарается ее забыть. Форма, которой импрессионисты придавали слишком мало значения. Он должен написать пастельный портрет Джейн, младшей дочери мадам Шарпантье. В один из ближайших дней он приглашен на обед к мадам Шарпантье. А в его душу глубоко проникла любовь, которая не хочет умирать. Однажды, еще подростком, работая на фабрике фарфора, он увидел "маленького, яростного человечка", который рисовал. "Это был Энгр. В руке он держал блокнот, он делал набросок, отбрасывал его, начинал новый и в конце концов в один прием сделал такой совершенный рисунок, будто работал над ним неделю". Любовь окропила его душу, как роса. Любовь, от которой он хочет защититься. Энгр с его поразительно точной линией. И вдруг Ренуар уехал из Парижа в Италию. "Мне вдруг загорелось увидеть Рафаэля", - написал он из Венеции мадам Шарпантье.
* * *
В ту пору итальянцы были не слишком доброжелательно настроены по отношению к французам, которые подписали в мае договор в Бордо, установивший их протекторат над Тунисом. Но Ренуар мало интересовался итальянцами. Не интересовался он ни городами, ни памятниками архитектуры Италии. Милан и Падуя быстро ему надоели, как через некоторое время Флоренция. Миланский собор "с его кружевной мраморной крышей, которым так гордятся итальянцы"? Ренуар пожимал плечами: "Ерунда!" К тому же все эти города казались ему на редкость унылыми. И все-таки Венеция была слишком живой и красочной, чтобы он мог остаться к ней равнодушным. "Какое чудо Дворец дожей! Этот белый и розовый мрамор вначале был, наверное, несколько холодноват. Но я-то увидел его после того, как солнце несколько веков подряд золотило его, и какое же это очарование!"
Ренуар вновь раскрыл свой ящик с красками и написал дворец таким, каким он виден с острова Сан-Джорджо Маджоре. Написал он также собор Святого Марка и гондолы на Большом канале [128] . Радостным открытием были для него картины Тьеполо и Карпаччо. Однако вскоре он выехал на юг, ведь он приехал в Италию, чтобы увидеть Рафаэля. Во Флоренции ("Не много есть на свете мест, где я бы так скучал. При виде всех этих черных и белых зданий мне казалось, что передо мной шахматная доска!") он мог изучить первую картину Рафаэля - "Мадонну в кресле" из дворца Питти. Картина эта была настолько известной, что Ренуар, по его собственным словам, пошел поглядеть на нее "смеха ради". "И вот я увидел такую свободную, такую уверенную, такую на диво простую и полнокровную живопись, что лучше и вообразить нельзя: руки, ноги - все живая плоть, и какое трогательное выражение материнской нежности! "
128
128 "Собор Св. Марка" в настоящее время находится в Мюнхенской государственной галерее, одна из "Гондол" - в музее Бостона.
Приехав в Рим, Ренуар не стал интересоваться городом и побежал смотреть Рафаэля. Творения автора "Мадонны в кресле" - станцы Ватикана и фрески Фарнезины - глубоко его растрогали. "Это прекрасно, и мне следовало увидеть это раньше, - замечал Ренуар не без грусти.
– Это исполнено знания и мудрости. Рафаэль не стремился, как я, к невозможному. Но это прекрасно. В живописи маслом я предпочитаю Энгра. Но фрески великолепны своей простотой и величием".
Когда в ноябре Ренуар писал эти слова Дюран-Рюэлю, он находился уже в Неаполе, где ему открылось искусство Помпеи. "Эти жрицы в их серебристо-серых туниках просто вылитые нимфы Коро". После потрясения, вызванного знакомством с Рафаэлем, ошеломляющее впечатление от фресок Помпеи еще усугубило смятение художника. С помощью гаммы красок, сведенной к основным цветам, авторы древних фресок, безукоризненно владевшие тайнами своего ремесла, создавали несравненные произведения. "И чувствуется, что они вовсе не стремились высидеть шедевр. Какой-нибудь торговец или куртизанка заказывали художнику роспись своего дома, и тот старался оживить гладкую стену - вот и все. Никаких гениев! Никаких душевных переживаний!... В наше время все мы гениальны, допустим, но одно безусловно - мы уже не умеем нарисовать кисть руки и не знаем азов нашего ремесла".