Жизнь Шаляпина. Триумф
Шрифт:
– Если б не наше русское разгильдяйство, Алексей Максимович… Можете себе представить, пятый год пошел, как я вожусь с этим действительно прекрасным храмом, а дело еще далеко до завершения. То одно, то другое: то рецепт грунта использовали настолько небрежно, что загрунтованная стена отстала, напитавшись влаги; то пришлось соскабливать и купол, уже расчерченный под живопись. А ведь на это уходит не только время, само по себе драгоценное для художника, но и деньги, мне отпущенные на роспись храма. Вся эта милая шутка архитекторов обошлась мне тысячи в полторы-две. Алексей Максимович! Господа! Знакомьтесь, вот и наш протоиерей, в миру Константин Александрович Руднев, настоятель храма, в прошлом – духовник наследника.
Со ступенек храма спускался священник, моложавый, улыбчивый, с ясными лучистыми глазами, да и весь его облик излучал доброту, искренность, душевную чистоту.
– Добро пожаловать в храм, – просто сказал настоятель.
Вошли, в храме прохладно, заметны следы незаконченной работы. Но внешний вид храма, задуманный и построенный в духе древнегрузинского искусства, произвел на Горького и его спутников большое впечатление. А внутри привлекали внимание две картины из жизни Александра Невского: Александр Невский в расцвете своей воинской славы, молодой, красивый, решительный в своей уверенности, что можно победить и татар; и большая картина «Кончина Александра Невского».
– Вы помните, господа, это событие произошло в 1263 году, когда любимейший наш правитель возвращался из Орды, это событие было горестным для Руси. Я попытался передать в меру своих сил горе людей, окружавших великого князя. Они плачут, а князь их успокаивает: «Не сокрушайте души моей жалостью», так в летописи говорится. И своей картиной мне тоже хочется передать печаль светлую… Да, закатилось солнце земли Русской, сам князь, как видите, в черной одежде схимника, а вокруг него все в светлом, даже ярком по краскам, и карнизы горницы, и постель князя, одежда дружинников, княгини и княжны…
– Печаль моя светла, светла тобою… – процитировала Екатерина Павловна известные стихи.
– Да, Екатерина Павловна, эту светлую печаль в народе, продиктованную христианским мировоззрением о лучшей доле любимого героя на небесах, я и хотел воплотить.
Двинулись дальше: князь Владимир, княгиня Ольга, князь Михаил Тверской, Сергий Радонежский… Светлые, героические фигуры русской истории… В левом боковом приделе увидели «Явление Богоматери Равноапостольной Нине».
И вновь заговорил Михаил Васильевич:
– Нина, по преданиям старины глубокой, сестра Георгия Победоносца, пришла в Грузию с проповедью христианства: сама Богоматерь вручила ей крест из виноградной лозы и благословила на этот подвиг.
– Какое оригинальное лицо… Какие глаза! – воскликнул Горький, потрясенный этой картиной.
– Я потом вам расскажу, как я нашел это лицо. Совершенно случайно… А теперь поднимемся, кто желает, по лестнице к куполу.
– Вот смотрите, – сказал Нестеров, когда его спутники вслед за ним поднялись к куполу и увидели, в каком жалком состоянии находится центральная часть всей настенной живописи храма. – Два раза уже перекрывали купол архитекторы двора его величества, сорвали не менее сорока тысяч, а как только выпадают дожди, так снова протекает, протекает так, что работать в нем нельзя. С трудом я доказал, что работали здесь мошенники. И вот только приехал молодой архитектор Щусев, сразу обнаружил, что в куполе вокруг креста есть пространство, в которое попадает вода и протекает в пустотелый кирпич, отсюда и сырость. Быстро заделали это пространство, скоро просохнет, пора отделывать и купол. Пойдемте вниз, я вам не показал другие росписи.
Спустились вниз, подошли к «Голгофе» и «Молению о чаше».
– Я много работал над «Голгофой», трагедия для меня – задача наитруднейшая. Даже кончину Александра Невского я дал в светлых тонах, а трагедию на Голгофе я не ощущаю как художник, ничего не могу найти самостоятельного, индивидуального…
– Но разве вот эти тяжелые, черные тучи, – Горький жестом указал в сторону «Голгофы», – не давят на землю и на нас, порождая в нашей душе сострадание к происходящему в эти страшные минуты? Возникает какой-то холод и мрак. Тут чувствуется трагедия, вам, Михаил Васильевич, удалось ее передать.
Вышли, попрощались с настоятелем, но его Михаил Васильевич пригласил на обед, и пошли обратно.
– Опостылело мне это место, Алексей Максимович. Хочется поскорее убежать отсюда, так надоело видеть, как здесь воруют и безобразничают деляги вроде архитектора Свиньина. Невозможно что-то путное сделать, если один создает, а другой разрушает содеянное им. Плохо, хорошо ли – это вопрос другой, но во всяком деле должен быть один хозяин, ответственный за все, особенно в таком тонком деле, как настенная живопись, тут и загрунтовка, нанесение орнамента и позолоты. Ох, много усилий положили все мои помощники, а потекла вода, и все рухнуло…
Столько горечи послышалось в голосе художника, что Горький тоже тяжело вздохнул:
– Да, Михаил Васильевич, столько еще глупостей творится на нашей земле, а главное – много несправедливости. Вот вы слышали, какое горе недавно пережил Шаляпин?
– Нет, – испуганно произнес Нестеров.
– Ну как же, газеты сообщали… Недели две назад умер у него сын Игорь, славный мальчуган, в котором он души не чаял… Гуля, Игруша, Игрушка, как называл его Федор Иванович, был такой талантливый…
– Господи! Какое горе потерять близкого человека, тем более сына-первенца. Не могу слов подобрать, как я ему, бедному, соболезную… А что же случилось?
– Говорят, на глазах Федора, можно сказать, и умер, то ли недосмотрели, то ли провинциальные эскулапы виноваты. Отдыхали Шаляпины всей семьей где-то под Харьковом в имении хорошего знакомого, родители любуются на играющих детей, а потом видят, что Игорь какой-то квелый, притихший; обратились к доктору, а уже поздно, оказалось, воспаление большой кишки, операция не помогла. Вот и не стало талантливого мальчугана, отец замечал в нем большие музыкальные способности, говорил, у него феноменальный слух, что бывает редкостью, прекрасно подбирал на рояле услышанные мотивы… Федор чуть рассудок не потерял, хотел покончить жизнь самоубийством, но вовремя удержали его друзья от этого безумного шага.
– Я тоже чуть с ума не сошел, когда на моих глазах умирала моя первая жена, родила мне Олюшку, а через два дня скончалась, первая моя и самая истинная моя любовь… Что я пережил тогда… Представляете, родилась дочь, в этот день я был самым счастливым человеком на свете, бродил по набережной Москвы-реки, упивался своим счастьем, планы возникали один радужнее другого, а на следующее утро появились первые признаки чего-то неладного, вызвали лучшего тогда профессора в Москве, но и он вышел от моей Марии мрачным, и я стал догадываться… Всю ночь молился, утром пошел в Иверскую, впервые понял, что она может умереть, молился так, как потом уж не молился никогда. Было тогда воскресенье. Троицын день, ясный, солнечный, как сейчас помню, кругом – радость и веселье, празднично настроенные люди, а я криком кричу от горя. Вошел к Маше, сел и вижу, как минута за минутой уходит от нее жизнь. Как пережил я эти дни, недели, месяцы? Сейчас не могу себе представить… А где похоронили сына Федора Ивановича?