Жизнь, театр, кино
Шрифт:
Сергей Васильев, стоявший у аппарата, рассказывал потом, что многие закрыли руками глаза. Думали, что мне конец. Но инстинктивно, абсолютно ничего не соображая в эту секунду, я прижался к лошади, и... с меня сбило только картуз. На экране это выглядело очень эффектно, как трюк. Я понимаю Жана Марэ, который все трюки в кино делает сам, - это мужественно, смело, хотя и рискованно. Благодарный зритель очень любит в актере это подлинно профессиональное мастерство. В театре оно почти не нужно, если не считать, что тело актера всегда должно быть тренировано.
Роль
Мурзавецкого в "Волках и овцах" Л. Волков меня обязал доделать и играть. Пришлось часто летать из Москвы на Волгу и обратно. Снимали около города Серафимовича, в селе; там происходили самые важные сцены, обрисовывавшие внутреннюю борьбу и перелом, которые характеризуют казака Перчихина.
Для сцен "Встреча с командармом Ворошиловым" и "Разведка" из Ленинграда был привезен броневик с двумя башнями. Это была историческая реликвия. С такого броневика выступал Ленин у Финляндского вокзала.
Вместе с Н. Боголюбовым, который играл К. Е. Ворошилова, я проехал много дорог, когда снималась сцена разведки. Потом начали снимать основную - Перчихин и Ворошилов подъезжают к дому Перчихина. Все сожжено, только печь и труба на суровом небе выглядят, как памятник погибшей матери. Перчихин берет горсть родной земли в платок. Ворошилов молча отходит. Казак долго держит землю, глядя вдаль. Эта сцена была снята Георгием Васильевым. (Сергей был болен - прыгая через окоп, он порвал связку.) Георгий обычно один не снимал, поэтому очень долго примерялся, и сцена получилась очень сильная и изобразительно, и по действию.
Сцена с броневиком была последней, нашей съемочной группе пришлось срочно эвакуироваться, так как немцы уже были близко. Броневик остался па околице, у входа в село. Потом там шли тяжелые бои...
Большие сцены - атаки Красной конницы, битва с белоказаками Мамонтова, встреча Перчихина со своим врагом белым эсаулом - снимались на Мамаевом кургане. Это было горячее время съемок. Нам капалось, что правильно воссозданная военными консультантами картина гражданской войны будет единственной и последней войной , разыгранной нами на этой ключевой стратегической возвышенности, у основания которой красиво и живописно раскинулся город со своими заводами и светлой лентой Волги.
Отдыхая, я любил лежать на земле с закрытыми глазами и вдыхать запах горькой полыни. Где-то в отдалении слышны были глухие звуки города и гудки железной дороги.
А спустя несколько месяцев о Мамаевом кургане, который переходил неоднократно из рук в руки, говорил и писал весь мир. Там решалась судьба прогресса - счастья и жизни человечества - в борьбе со злом и варварством...
Война
Летом 1941 года Малый театр выехал на гастроли в Днепропетровск, и я был вызван со съемок на три первых спектакля.
Вечером 20 июня я прилетел
Было чудесное утро, многие уезжали на юг, среди них были друзья и знакомые.
Кинорежиссер Борис Барнет, с которым я случайно встретился, обратил мое внимание на большое количество автомашин, подъезжавших к аэропорту. По развевающимся флажкам со свастикой мы поняли, что это машины немецкого посольства.
Но наше внимание остановило не количество машин и даже людей, в них приехавших, а оригинальный способ перевозки грудных детей.
В обыкновенных, плетенных из хвороста корзинах с ручкой лежали дети, которых вносили лакеи в самолеты, где, очевидно, и подвешивали их за ручки, как люльки.
Новые "юнкерсы", тоже со свастикой, стоявшие, как солдаты в строю, нацелив на нас свои тупые морды, производили зловещее впечатление.
Зафиксировав для себя факт, что немцы почему-то уезжают в большом количестве из Москвы, мы сели в свои самолеты и на этом успокоились. Это было утром 21 июня.
Днем я прилетел в Днепропетровск. Назавтра вечером во Дворце металлистов мы начинали наши гастроли спектаклем "Волки и овцы". А утром 22 июня в номер, где мы репетировали, ворвалась бледная Фадеева и совсем охрипшим, идущим откуда-то из самих низин голосом, стоя у двери, прошептала:
– Какой ужас!
– Что случилось?.. Соня?
– Но она мотала головой и ничего не отвечала.
Кто-то крикнул:
– Уйди, мы репетируем, - не мешай!
– Война!..
– еще тише сказала она. Ты с ума сошла!.. С кем?
– Немцы напали... Там, на площади, народ... слушают все... радио... говорит... из Москвы...
– И повторяя: - Ужас! Ужас!..
– она зарыдала.
Улицы были полны народа, но говорили все тихо. Мы, превратившись в слух, стояли у входа в гостиницу.
Да! Соня права - свершилось страшное.
Пришел Коля Рыжов, охраняемый добровольцами. Оказывается, как всегда хорошо одетый, в шляпе и с тросточкой, он слушал радио, как вдруг после слов: "Будьте бдительны", какая-то лоточница, пристально смотревшая на него, заорала: "Шпион! Бейте его!". Возбужденные и
наэлектризованные голосом из Москвы, люди подняли кулаки, и ему было бы очень худо, если бы стоявший рядом военный не прикрыл его собой, крича на лоточницу:
– Чего ты горло дерешь и сеешь панику! Граждане! Это же наш гость! Артист Малого театра! Николай Иванович Рыжов!..
Только это и спасло Рыжова.
Появились надписи со стрелками: "Бомбоубежище", высоко в небе пролетали самолеты, и прохожие стали жаться к домам.
Все бросились к телефонам - звонить в Москву. Образовалась большая очередь. Наташа Белевцева, получив с большим трудом три минуты, сказала мужу всего пять слов:
– Милый! Война! Мы пока живы!
– повторяя их без конца в течение трех минут...
Началась война.
Секретарь обкома, к которому мы поехали с А. Е. Пузанковым, секретарем нашей парторганизации, принял нас немедленно.