Жизнь, театр, кино
Шрифт:
И если возникали у актера свои слова, рожденные в поисках образа, - Корнейчук немедленно утверждал их.
Так было со мной и в "Богдане Хмельницком" в кино, так было и в "Странице дневника" в театре.
После премьеры пьесы "Страница дневника" мы собрались усталые, но счастливые, у Рубена Симонова. Говорили про спектакль взволнованно, но тихо, мысли возникали глубокие и даже иногда неожиданные, - все еще жили волнениями спектакля, находились во власти своих работ.
Вечер был чудесный.
Евгений Симонов просил отца спеть: "Ну, я тебя прошу
Потом как-то незаметно опять заговорили о театре, о душе актера, и Корнейчук, который молчал, уютно сидя в кресле, куря папиросу за папиросой, как-то вдруг проникновенно сказал:
– Люблю живое человеческое слово! Механика хороша для счетных машин! Моя самая большая радость, когда мой текст, мои мысли делаются собственностью актера и он ими владеет властно, по-хозяйски, создавая, как полноправный художник, на равных, видимый и пластически ощущаемый, свой образ! Тогда я бываю счастлив, - закончил он, улыбаясь одними глазами.
Но возвращаюсь к "Богдану Хмельницкому".
"Истинно христианская душа"
В Киеве меня ждала большая работа - съемки сцены в корчме. Хозяйку корчмы играла Эмма Цесарская. Надо было с ней договориться и найти на репетициях "нити наших взаимоотношений", как любил иронизировать Игорь Савченко, умный, талантливый и нетерпеливый человек.
– Жарову нужны, видите ли, нити, без нитей он с Эммой играть не может! А горилки не хочешь?
– ворчал он, когда мне показалось, что" неплохо бы еще раз "пошлифовать" сцену.
– Шлифуй! Шлифуй! Знаем тебя... А снимать начнем, выкинешь без шлифовки кучу неожиданностей. Ха! Импровизатор трудится. Валяй!
– издевался Игорь.
Да, я любил импровизировать, и в этом, мне кажется, есть подлинная и единственно верная сила киноактера. Рожденная по первому зову и ведомая мыслью, эмоция блестит неповторимой новизной.
Но для этого нужно, как по канве, начертить, разбросать и проверить несколько раз точный рисунок. В нем потом будешь играть или, если хотите, жить, действовать, и тогда легко и свободно пойдет эмоция, чувство.
Вот это и есть осознанная необходимость, заключенная в мизансценах и психологических переходах.
Познав эту высокоорганизованную необходимость, прикинув ее и преодолев все препятствия, я свободно пускаю себя в путь, как лыжник в сложном и головокружительном слаломе. И вот тогда рождаются импровизационные находки - в роли, в сцене, в картине.
Так мы - автор, режиссер, артист - работали и снимали почти все мои сцены. И если сравнить мой текст в картине с утвержденным текстом в сценарии, можно легко обнаружить разницу.
Помню, как снимали очень трудную по организации кадра сцену вербовки добровольцев в армию Богдана:
"Стоит дьяк Гаврила, он в рясе, поверх которой сабля, за поясом два пистолета
Длинная очередь крестьян, вооруженных вилами, косами и топорами, тянется к Гавриле.
"Как звать?"
"Микола!"
"Веры не предавал?"
"Нет, святой отец!"
"Добре: "отче наш" знаешь?"
"Знаю!"
"Горилку пьешь?"
"Пью!"
"Истинно христианская душа. Целуй крест, раб божий!
– и Гаврила сует ему в рот с размаху крест.
– Следующий!"
Постепенно Гаврила устает и вопросы задает уже короче:
"В бога веруешь?"
"Горилку пьешь?"
"Целуй крест!"
Часто вместо креста подносит к губам "раба божьего" пистолет".
Съемка звуковая с микрофоном. Поэтому всех предупредили, чтобы во время съемки, упаси боже, никаких лишних слов и разговоров не было.
С текстом снимались актеры, а без текста местные колхозники и рыбаки. Но один старик оказался на редкость живописным: его лицо, усы, глаза и мягкая украинская речь могли украсить эпизод. С ним поработали ассистенты, дали ему слова и поставили в очередь.
Отвечал на мои вопросы он быстро, старательно и звонко.
"Как звать?"
"Веры не продавал?"
"Отче! Даже страшно подумать! Нет! Не продавал, -сымпровизировал он восторженно.
"Горилку пьешь?"
Он хотел ответить, но, подумав, остановил свой пыл и как-то весь вдруг обмяк, только глаза его молодо заблестели. Он смочил языком сухие губы и ужасно тоскливо (сыграть и повторить интонацию мы потом не смогли), но в то же время с глубокой верой, что все в моих руках, ответил:
"Нет! Не пью! Дорогой Михайло Иванович, не подносят старику! Ну что ты скажешь, не подносят!" - И, выпалив наболевшее, он, ядовито поджав губы и положив руки на живот, решил побеседовать... Но я сунул ему крест, и он пошел, долго приговаривая: "Ну что ты скажешь, не подносят".
Сцену переснимать не стали - солнце уже зашло.
Вечером, когда мы сидели и дружно пытались объяснить старику, что он испортил сцену своим разговором, Сашко, уже разомлевший и довольный, качая головой, говорил тенорком:
– Нет, нет!
– и пел нам каким-то воркующим голосом: "Пить или не пить - все равно помрешь!".
После каждой фразы он качал головой и, умильно щелкая себя по носу, щебетал:
– Хорошо! А? Скажи спасибо! А кому? Михайло Ивановичу, -не человек!
Пока не уснул тут же на лавке около хаты.
Дьяк Г аврила
Образ дьяка Гаврилы, которого я играл в картине, стал для меня дорогим.
Манил он меня давно. И хотел его играть еще в театре, когда Корнейчук передал пьесу "Богдан Хмельницкий" в Малый театр, но Л. Волков, который ставил этот спектакль, решил иначе - Гаврилу он поручил И. Ильинскому, а мне предложил Богуна, молодого соратника Богдана. Богуна мне играть не хотелось. Я из спектакля вышел и стал работать над ролью в пьесе Леонова "Волк", которую ставил И. Судаков зимой 1939 года.