Жизнь в зеленом цвете - 6
Шрифт:
– Никакой, - выдохнул Гарри, запуская руки в волосы Блейза.
– Вот и я о том же…
Руки Блейза блуждали под одеждой Гарри, гладя, слегка царапая, лаская; Гарри пытался возвращать ласки, но минуты через три окончательно сдался на милость этих удивительных рук, заставлявших его растекаться киселём по жёсткому полу Астрономической башни, вскрикивать, беспомощно вцепляясь в плечи Блейза, запрокидывать голову, подставляя шею поцелуям.
Вжикнула молния на джинсах Гарри; мягкие влажные губы пропутешествовали вниз по его животу, отмечая свой путь всё новыми и новыми поцелуями, и горячий рот накрыл твёрдый член; гибкий язык кружил вокруг головки,
Волны опаляющего кайфа накатывали на Гарри с каждым движением губ и языка Блейза; не давали ни о чём думать, оставляя только почти животное желание двигаться - быстро и жёстко, трахать эту горячую глубину в выбранном ритме; но Блейз прижимал бёдра Гарри к полу и продолжал свою сладкую, томительную, чудесную, восхитительную пытку.
Очередная волна захлестнула Гарри с головой, и он рад был утонуть в ней.
– Ну как, согрелся?
– Блейз поцеловал Гарри в губы; горьковато-солёный привкус на припухших губах принадлежал самому Гарри, и это - хотя, если вдуматься, в этом не было ничего удивительного или неожиданного - зачаровывало.
– Более чем, - признал Гарри.
– А тебе не холодно?
– Я как бы уже тоже, - туманно отозвался Блейз; но Гарри понял и залился краской до ушей.
– Никакие девственники так не краснеют, - поддел его Блейз.
– Так только ты умеешь.
– Видишь, какая двойная выгода?
– сонно спросил Гарри.
– Я и не девственник, и краснею…
– Странные у тебя понятия о выгоде, - Блейз бережно застегнул мантию Гарри и обнял его.
– Кстати, так что там с Дамблдором?
– Дамблдор?
– Гарри зевнул, устраивая голову поудобнее на груди Блейза; значок Эй-Пи холодил щёку.
– А, это я залез Вольдеморту в голову и подговорил поручить Драко Малфою убить Дамблдора… вот Малфой и старается, мечется, паникует… я посплю, ты не против?.. Только разбуди меня минут через двадцать, зелье…
Остолбеневший Блейз был, судя по всему, не против, и Гарри удовлетворённо прикрыл глаза. Уже засыпая, он слышал, как Блейз тихо смеётся, и чувствовал, как слизеринец любовно перебирает его растрёпанные волосы.
– Мой, - шепнул Блейз.
– Мой Гарри… только мой.
* * *
– Поттер, задержитесь.
Гарри после очередной изматывающей ЗОТС мечтал о паре глотков общеукрепляющего и обезболивающего, а вовсе не о внеплановой беседе со Снейпом; но Снейпу это было, разумеется, неведомо.
– Занеси на Прорицания, ладно?
– Гарри протянул Блейзу свою сумку.
– Мне думается, это будет долгий разговор…
Блейз спокойно кивнул; только тот, кто хорошо его знал, разглядел бы тревогу в тёмных глазах. Гарри ободряюще улыбнулся и повернулся к Снейпу.
Слизеринскому декану тоже не приходилось сладко в эти дни; Гарри безучастно рассматривал круги под его глазами, безжизненно опущенные уголки губ, прежде брезгливо поджатых, глубокую морщину на лбу - такую, какая, по утверждению Блейза, была у самого Гарри первого сентября.
Сейчас этой морщины не было, потому что всякий раз, как Гарри отхлёбывал обезболивающего, спокойствие окутывало его, нахмуренные брови расслаблялись, морщинки раздумий разглаживались, и о будущем Гарри размышлял не со страхом и тревогой, а с вялым интересом.
У Снейпа такого действенного способа, по-видимому, не было; положа руку на сердце, Гарри никому не пожелал бы этого.
– Поттер… расскажите мне о том, о чём рассказывали в прошлом году. Расскажите
Гарри широко распахнул глаза и взметнул брови чуть ли не до середины лба.
– Сэр?.. Вам что, нравится слушать о пытках и изнасилованиях?!..
– Нет, Поттер!..
– рявкнул Снейп; Гарри отступил на шаг, намеренный больше не извиняться под каким видом, а просто сразу уносить ноги, пока цел. Это движение не осталось незамеченным, и лицо Снейпа исказилось… болью? Яростью?
Зельевар тяжело опустился за учительский стол. Гарри, подумав немного, присел за первую парту и сложил руки, приготовившись слушать.
– Послушайте, Поттер… - голос Снейпа был непривычно тихим.
– Что бы Вы обо мне ни думали, я не мог бы забыть о том, что моего ученика пытали и насиловали. Я… могу быть неприятным человеком. Собственно, я такой и есть. Со мной невозможно общаться, я эгоистичен и подчас груб, но… я ведь не чудовище, Поттер.
Гарри молчал; боль, вызванная практикой невербальных заклинаний на уроке, жгла, расеивала внимание, но Гарри был к ней уже достаточно привычен, чтобы не утерять ни капли преподносимой информации.
– Я… я не знаю, что случилось с моей памятью. У меня есть подозрения, но я не могу ни подтвердить их, ни опровергнуть. Расскажите мне, Поттер. Я должен знать об этом.
– А зачем вам?
– поинтересовался Гарри.
– Допустим, я расскажу. Вы будете наказывать виновников того, что случилось год, два или три назад? Что Вы предпримете? Если с Вашей памятью случилось что-то серьёзное, то нужен не рассказ со стороны, а квалифицированное ментальное лечение… Вы ведь легилиментор и окклюментор, можете вылечиться сами…
– Не могу, Поттер!
– Снейп досадливо тряхнул волосами, даже более сальными сегодня, чем обычно.
– Я пробовал, но все наши с Вами разговоры, где мы могли бы дойти до такой темы, я помню смутно… нет намёков, но нет и чёткости, понимаете? Все остальные воспоминания я могу просматривать чётко, словно применил к самому себе Легиллименс… но эти…
Снейп безнадёжно замолчал.
– Вы уверены, что мой рассказ Вам поможет?
– с сомнением спросил Гарри.
– Не уверен, Поттер. Но… может быть, после этого я сумею помочь Вам?
На взгляд Гарри, это была поистине новаторская мысль. Пока он её обдумывал, Снейп продолжил.
– Вы не едите почти ничего в Большом зале, но много пьёте. Вам постоянно холодно - на вас и сейчас два свитера, не так ли? Вы никогда не были таким бледным, как в этом году и таким болезненным… эти симптомы напоминают мне…
Снейп замолчал, подозрительно разглядывая Гарри - видимо, догадка с каждой секундой всё крепла; Гарри мог бы и без Легилименции или других ментальных искусств подтвердить, что все эти симптомы вызваны зависимостью от обезболивающего зелья, и мог бы добавить, что холодно ему не всё время - иногда вдруг накатывает жар, такой, что приходится за задёрнутым пологом сдирать с себя одежду и обтирать пылающее, бьющее жаром тело мокрым платком. Мог бы добавить, что выходные, когда не приходится колдовать на уроках и не приходится пить обезболивающее, теряют к вечеру всю возможную прелесть, тускнеют, и в горле пересыхает - и никакая вода не может утолить эту жажду, только обезболивающее, его резковатый свежий вкус, его обволакивающая мягкость. Мог бы поведать в красках, как не спится ночью, если удержаться и не глотнуть из заветного флакона, как холодный пот пропитывает простыни, а тяжёлый сон на рассвете заполнен худшими воспоминаниями из возможных.