Жизнь во время войны

Шепард Люциус

– Лабиринт закрыт на ремонт, – певуче проворковал робот. За лоснящимися кристаллами глаз поворачивались на шарнирах камеры. – Не хотите ли послушать сказку?

– Спасибо, не нужно, – ответил Минголла.

– Я знаю сказки для любого возраста. Волшебные, приключенческие, романтические. – Юродивые глаза робота обследовали Минголлу вдоль и поперек. – Я знаю... как насчет сказки про любовь?

Минголла все сильнее подозревал неладное: не водил ли этой куклой кто-то знакомый.

– Нет, спасибо, – ответил он.

– Но мне так хочется рассказать

сказку, – не унимался робот. – Вам наверняка понравится. – Скользнув к дверям, он перекрыл выход. – Одна беда: сказки про любовь всегда такие грустные. – Наклонив голову, робот смотрел на Минголлу, и этот неподвижный взгляд нагонял ужас.

– А ну пусти, – скомандовал Минголла. – Не нужны мне твои чертовы сказки.

– Вы никогда ничего подобного не слыхали. Это так грустно. Вам понравится. Знаете, психологи считают, что грустные истории действуют на слушателя с точностью до наоборот. Правда. Вам сразу станет легче...

– Что за черт! – выкрикнул Минголла. – Выпусти меня отсюда.

– Мне очень жаль... без группы вам уходить нельзя. Вы послушаете сказку, а потом придет учитель и вас заберет. – Сложив на груди руки, робот смотрел на Минголлу заботливо, как преданная тетушка. – Давным-давно на белом свете...

Раздался окрик, робот замолчал, и через весь зал прохромал старик в фуражке и коричневом мундире.

– Что вы здесь делаете? Дворец не работает.

– Лабиринт закрыт на ремонт, – подтвердил робот.

Старик фыркнул и ткнул в выключатель у робота на боку, отчего тот замер и умолк.

– Так и не достроили лабиринт этот. Вообще ничего не достроили. Глупость очередная.

Он был худ, бледен, с длинными руками и ногами, из-под фуражки выбивались седые пряди. Сотомайоровский тип, и, хотя не было особого смысла Сотомайору служить уборщиком, Минголла все же спросил, имеет ли старик какое-нибудь к ним отношение.

– Раньше имел, – ответил тот.

– То есть как?

Стащив с головы фуражку, старик пригладил волосы.

– Меня разобрали. Говорят, я их предал. Так оно и было, хотя они прощали и худших предателей. Сперва я жутко злился. Но теперь вижу, что так даже лучше. Эта их сила, от нее одни беды. – Он смерил Минголлу взглядом и грустно покачал головой. – Тебе тоже.

– Что значит разобрали?

– Созвали тройку и прочистили мне мозги. Разобрали мою силу. Потом говорили, что жалеют, а я вот думаю, правильно сделали. Слыхал, наверное: сила развращает?

– Угу.

– То-то, по жизни еще хуже, можешь мне поверить. Для них так точно. Вроде как избранные, думают, всегда все понимают. – Старик по-лошадиному выпустил через рот воздух. – От благих намерений порваться готовы, а все не так. Монстры. Должен знать, сам ведь такой.

Минголла решил сменить тему:

– Дворец построил Исагирре?

– Исагирре, Пасторин... Как там еще себя Карлито зовет. – Старик брезгливо скривился. – С детства был ненормальный. Тащит все, что нравится, и думает – святое дело, а если кому от того плохо, ему без разницы.

– Расскажи мне о нем.

– Чего рассказывать,

вокруг посмотри. На дом, на баррио. А! Посмотри на людей. Они думают, сами себе хозяева, а всего-то пешки Карлито. Сделаны по его подобию. – Старик надвинул на глаза фуражку. – Лучше бы вам всем в море утопиться. А теперь проваливай, закрыто.

– Я только хотел...

– Проваливай, говорю! – Старик подтолкнул Минголлу к дверям. – Ты на меня тоску наводишь. – Хлопая костлявыми руками, он прогнал его прочь и захлопнул дверь.

От яркого солнца Минголла сощурился. На ступеньках, словно листья на слабом ветру, шевелились два человека. Минголла не чувствовал особого желания им помогать, но за этим занятием по крайней мере можно скоротать время. Один – бородатый блондин, одежду которого словно изваляли в саже, – сидел прислонясь к дверному косяку. Лицо его было разодрано, в царапины въелась грязь, длинные волосы спутались, а зрачки, несмотря на тень, сузились до размера булавочных головок так, словно жили своим внутренним сиянием. На коленях у него лежало мачете с разъеденным коричневыми пятнами лезвием. Приятель лежал рядом, повернувшись лицом к золоченым дверям. Минголла опустился на колени, приготовился работать, но вдруг встретился с голубыми глазами, разглядел дерзкий изгиб рта, слегка выпуклый лоб – Минголлу захлестнуло отчаяние.

– Джилби? – спросил он и, уже зная, что это Джилби, потряс армейца за плечо. – Я Минголла, старик! Эй, Джилби!

Джилби не сводил глаз с болячек на суставах своих поломанных пальцев.

Собрав всю свою силу, Минголла попытался восстановить его узоры; работая, он все время говорил, хотя почти не надеялся, что этот тухлый, полусгнивший дух можно как-то расшевелить.

– Ты чего, старик, – повторял он. – Помнишь Ферму... Фриско? Неужели забыл Фриско? – Он был в ужасе, словно ребенок, что складывает обломки дорогой вазы, которую сам и разбил.

Через несколько минут Джилби отозвался.

– Минголла, – удивленно проговорил он. – Я... – Он пнул локтем приятеля. – А это Джек.

Джек хмыкнул и оттолкнул руку Джилби. Тот как будто увял, потом опять встрепенулся.

– Знаешь, кто это? – спросил он, стукнув Джека по плечу. – Он... он знаменитый. Эй, Джек! Проснись!

Джек перекатился на другой бок и зажмурился от солнца. Лицо его наполовину скрывала густая черная борода, и все же – лисье, с четкими чертами – оно казалось знакомым.

– Он знаменитый, – повторил Джилби. – Скажи ему, Джек. Скажи ему, кто ты.

Джек поводил по лбу запястьем.

– Джек меня зовут, – неразборчиво проговорил он.

– Ты че, старик! – не отставал Джилби. – Этот парень... Черт! Скажи ему, Джек!

– Какая разница, – вмешался Минголла.

– Я, – Джек сдавил голову, словно пытаясь утихомирить мысли, – я певец.

– Во, во! – подтвердил Джилби. – Точно. Ты должен помнить, Минголла. Бродяга.

Минголла недоверчиво смотрел на нового знакомого, и постепенно сквозь грязь и бороду в нем проступили черты Джека Леско.