Жизнь, Живи!
Шрифт:
С людьми, прежде всего, скучно. Они всё узнают друг от друга. А не каждый сам от себя.
Поэтому и хорошо, что все пили, – и можно было мне пить.
Как и при любом общении, я затаённо и гневно ощущал своё, моё, обычное: чего-то всем от меня надо!..
Летя привычно в бездну моей искренности, мне, признаться, любому собеседнику и любой аудитории – кто бы знал! – сначала так и хочется выпалить в глаза:
–– У меня всё есть!
А – собеседнице?..
В компании той разбитной она одна… иноземно молчала.
И
И казалось мне уже грехом сказать ей, опытно и брезгливо, взглядом:
–– Да с какой стати!
Наоборот: с первого мига её присутствия рядом… не хотелось, по моей природной мечтательности, ни у кого ничего о ней спрашивать.
–– Павел.
–– Даша.
Плавная, осторожная…
Люди когда слишком близко возле меня, состояние моё обычное – стыд и возмущение. Стыд – за то, что у меня есть глаза, уши, руки, желудок и прочие органы и члены… И – возмущение: оттого что они, люди, обо мне полагают, будто это всё – для них!..
–– Но я уже служу.
–– "Занят".
–– Стыдно просить! Стыдно принимать!
–– "Желать. Благодарить".
Ведь если и просят, то, по сути, не меня о чём-то, а – что-то моё!.. Если и предлагают – то не что-то своё, а, по сути, – себя… для чего-то моего!..
Я же, как недавно-то понял, постоянно, всю жизнь, пекусь не о том, что и как у кого взять. А – как отдать. Притом…
–– Невидимому как бы чему-то, но…
–– "Явному".
И я нервничаю, когда общаюсь.
И потому пью.
(Вообще, точнее бы говорить: "Я сказал мне". Вопреки-то общепринятому так называемому. "Я встал на мои ноги". – Как правдиво!.. Разве что, пусть, о рубашке: "Я надел свою рубашку".)
Пил в тот раз, правда, забыв, что пью вино.
–– Неужели?.. Неужели?..
Испуганными – оттого, что я очутился, будто лишь сегодня, на этом свете… большими, как ошалело ощущал, моими глазами… я смотрел сквозь невидимый воздух… на эту женщину… с громким редким стуком изнутри в мою грудь… и, корёжа и улаживая что-то во мне, отнюдь не исподволь понимал… что именно через неё, через эту женщину… я как раз и мог бы пересылать что-то очень ценное моё, даже, может, всего целиком меня… пересылать тому всему-то – всему, Всему!..
Чего постоянно, кстати, и ожидает от меня это самое Всё.
И это, сию минуту, требовательная реальность.
–– Неужели… придется?..
Я, моим телом и самим мною, ощутил: она – это вот её кожа, цвета кожи загорелой, сколько-то прозрачная, видная только на её лице, шее и кистях рук… и спрятанная под этой кожей собственно она сама, которая лишь выглядывает из-под этого покрывала… Её доступные пока только… дышащие глаза, видящий рот, слышащие ноздри… говорили мне, что они – до меня!.. До меня!..
И я разоблачённо вспомнил, что ведь и у меня есть пальцы рук – если бы для её кожи, и глаза – для её глаз…
Гам и толкотня вокруг были – где-то.
И говорилось из близкого пространства мне: вот ты, вот я, вот я, вот ты, и уже нельзя сказать (сколько бы я ни пил), что эти самые "вот" и "вот" не какие-то особенные.
И слышалось мною:
–– Я красива и свободна. И ты это знаешь. Так в чём же дело?.. И ты то же и так же. Я ведь это знаю. И ты знаешь, что я знаю. Так в чём же, наконец, дело?!..
Потом – шли. Уже вдвоём.
И брались откуда-то на мой язык глупости.
Проводил, то есть, её домой по-настоящему.
Шёл ночью к себе как-то особенно легко и трезво!..
Я, прежде всего, да, я… Я, далее, прежде всего, живой. И не признаешь, что ты не живой и что не желаешь состоять живым… Я, далее сразу, – мужчина!.. И не признаешь, что, значит, есть ещё и женщины и что они – по поводу меня…
Даша… Или как её?.. Даша.
…И – пришла.
Сама! Сама!
Ко мне. В комнату. На следующий же день вечером.
Снимать с женских плеч пальто – словно бы… на что-то решаться.
Мне страшно захотелось выпить.
А она сразу и выставила.
По первой выпили торопливо: стоя и смеясь.
Вчерашний вечер словно бы продолжился.
Даша, хотя тут впервые, смело нашла в транзисторе музыку, которая бы – для неё.
Танцевала. Она. Передо мною. С улыбкой.
Вся – стройная, плавная.
И выпивали мы сейчас, повторяя, значит, для её танца…
Я ощутил, что краснею… от банальности замеченной действительности.
Но – словно нитка в иголку была уже вдета. Самим мною. Признавшим: именно через неё будешь отдавать!..
Все-то меня сватают и сводят. И друзья, и ситуации.
Но: пусть красивая и умная, добрая и чистая – прихотливо ёжится во мне моя свобода:
–– Не желаю жить даже избирательно!
Если… предрешено.
Почему я должен её видеть? Тем более – на неё постоянно или хотя бы часто смотреть… Почему я должен к ней прикасаться, тем более – с нею целоваться? Почему я должен прижимать её голое тело к моему голому телу? Почему я должен… влагать в неё?..
Почему – именно её, на неё, с нею?!..
Вообще, вообще – почему я должен быть так?..
Зачем – зачем, в конце концов, мне жить так? Тогда как я ощущаю, что призван быть и жить…
Жить и быть – поражённым: пойманно и посланно призванным!..
–– А сию минуту… разве не это?..
Я, радостно тоскуя, что у меня в будущем теперь уже не будет… очередной большой доли целомудренного будущего… почему-то для чего-то выпил ещё…
А она – всё она…
Я терпеть не могу танцевать. Шевелиться условно для меня постыдно. (Она словно бы знала об этом заранее.) Мне спокойней двигаться как угодно содержательно, а не фигурно. Но смотреть на танцующих умело – моё наслаждение.