Жизнь, Живи!
Шрифт:
С юности: профессию иметь – заранее любимую. Но такая… уже есть – читать книги!.. И уж если не она, то, по крайней мере, где бы я, опять же, – все сам! И если таких не одна… Так самую важную из них! Где исключительно от меня всё зависит.
Философом! – Что я думаю о том, о чём думаю именно я.
Но не пройдёт ли жизнь мимо меня?.. Тем более, слышу, мне все: пользу приносить!.. Вот бы и вмешаться активно. И – со своим "я".
Тогда – следователем! – Чтоб рассекречивать в жизни самое секретное – добро и зло в людях. Тем более, если кто в моё дело (понятно: в уголовное-то) сунется, так я и об этом точно так же, добро или зло, узнаю: явно или догадливо… И что же: окончил университет и работал следователем несколько лет. И нравилось.
Работал как только можно аккуратно: и с точки зрения закона, и – по добросовестности.
А это потому так, может быть… чтоб отвлечь себя, меня, от моей тайной, наверняка – судьбоносной… большой, огромной… досады.
–– Не самое важное!..
Да, не самое всё-таки важное из всего важного делаю!..
Вот веду я дело; прилежно и честно. А рядом с этим одним делом – несколько приостановленных: нераскрытые, так сказать, деяния… Вот я конкретно привлекаю кого-то к ответственности; прилежно-то и честно; проще говоря – сажаю в тюрьму. Но усвоено же мною хрестоматийное: латентная преступность. То есть – не зарегистрированная даже. Она соотносится с моими десятками уголовных, законченных и незаконченных, по принципу айсберга: лишь малая часть преступлений видима – а миллионы на миллионы никому, кроме злодеев и их жертв, вообще никогда не были и не будут известны…
Следователю одно утешение: если он просто порядочный человек – честь и зарплата, если он особенно светлая или особенно тёмная личность – ещё и азарт и анализ.
–– Я никогда не делал выводов, я их ненароком находил.
Я расследую преступления – но их может расследовать так же или даже лучше и любой, с образованием и желанием, другой…
А вот расследовать… самого себя – мною меня! – кто на это?!..
Зато от этой крайней досады, тем более – никому не ведомой, я стал, будто зажатый в угол, бешено смекать…
И – писать!..
Точней бы сказать: опять же – читать, но уже… самого себя, меня.
Писал рассказы: всё – о душе, о душе и – по большому счёту.
–– Иного счёта я для себя и не признаю.
Кто бы в милиции знал, что иногда печатает моя – служебная! – машинка!
Писал поначалу – всё черкал, черкал… Словно бы… Словно бы сцарапывал краску на каком-то секретном штрихкоде… Одному мне должному быть известному.
Но всё выходило: пишу – о ком-то, кто как бы за какой-то стеной…
И один раз, в одну ночь, помню даже – в зимнюю, я стал писать так – так, что лицо моё горело!
От стыда.
За искренность.
В любви.
Я пылал от каждого записанного мною слова.
А прочтёт ли кто – и не думалось.
Само собой разумелось иное: знала о чувстве моём – вся Вселенная!
Даже будто и не замечал, что я теперь его, моё чувство, выражаю в словах.
Тем более, слова эти – словно бы кто мне диктовал.
Так что я просто записывал.
Улыбаясь.
Так вот.
Кто же ещё?..
Иначе не могу и выразить.
Бог! – Лишь Бог знал все мои тайные мысли и чувства и видел мои пробные старания. Он же, в одобрение, и творил во мне все мои подвиги – к искренности абсолютной.
И – наконец.
Бог сказал мне:
–– Ты не будешь писать уголовные дела, ты будешь писать книги.
Оттуда и сейчас – постоянное ожидание чего-то на горизонте…
Того неизбывного, что – с пелёнок.
И есть ли состояние (и занятие) в жизни ещё более самостоятельное?!..
Впрочем, слово "писатель"…
–– О тех, каких много…
–– "Признался".
Да. Я ведь и раньше уже записывал – что-то записывал в тетрадь толстую, солидную и – тайную, секретную…
Дневник!
С чего бы тогда уж это-то? – А читал книги: открою лишь классиков – и праздничное во мне настроение!.. Как от музыки.
Слеза словно чья-то, раз капнутая на лист бумаги, век не просыхает. Сладкая или горькая. И можно взять её, как бусинку, пальцами… и покатать в ладони… и унести… и держать при себе…
И сколь же был счастлив – явно ощущал я при таком чтении – тот, кто источал себя на бумагу!.. Недаром же он совершил это так откровенно, старательно, благолепно!..
Нет, конечно, нет на белом свете более счастливого – и, значит, более важного поприща: запечатлеть на бумаге своё чувство и мысль.
Так отдаться же самому важному – целиком!
Не в укромных строчках – а в распахнутых страницах.
И если уж я ощущаю, что письмо – самоё важное дело в мире, ничего другое я попросту делать не могу.
–– Ведь первое дело в жизни это вдохнуть.
–– "И выдохнуть".
Я бросил профессию, а с нею – диплом, и конечно – тот город…
…Я всегда и везде – я.
В лесу с грибами и в автобусе на шоссе дальнем со мною записная книжка.
И мне бы только… Ну, чего ещё?! – Чтобы никого не было рядом…
То есть – комнату бы, комнатку, комнатуху. Пусть даже, как теперь, в "коридорке". Такая тогда подвернулась случайно: друг-то один, юрист, подался сразу не в «уголовники», как я, а в «хозяйственники".
А работать – лишь заради куска хлеба. И конечно же, там, где можно писать. – Поначалу – сторожем! – Это уж я подсмотрел у новых друзей.
С тех пор зато я словно праща. Неисточимо заряжённая… беспрерывно вращается… неумолимо мечет…
И может ли кто её остановить?
В поиске и говорении самого важного.
Ведь в этом – в делании главного, – смотрю и вижу, вокруг – целина.
–– Я там, где никого нет!
На самую тонкую мудрость времени и на самые дерзкие фантазии прогресса у меня всего-навсего, для начала, один, но неуемный вопрос: