Жизнь. Ключи к пробуждению
Шрифт:
Выудив из бездонной женской сумочки бумажный обрывок, я стала произносить немецкие фразы и записывать под диктовку Кристофа набор звуков, предполагавший французскую версию. Мим подошёл к этому вопросу с серьёзностью мушкетёра. Финальный вариант на листе, выглядел примерно так:
Вьян вэр муа. Жё дуа тё дир кельке щоз. Же понсэ, же рефлиши… тю мё манк. Жё тэм бьян. Жё мё сан сюпер авек туа. Жё вё пассэ лё там ансамбль. Э жё вё рэстэ, жё вё этр авек туа… Кэске тю понс дё са? (Подойди-ка сюда. Хочу тебе кое-что сказать. Я тут думала и размышляла… Мне тебя не хватает. Ты мне нравишься. Мне с тобой чертовски хорошо. Хочу проводить своё время с тобой. И я хочу быть с тобой… Что ты обо всём этом думаешь?)
Кристоф заверил меня, что это должно сработать, расцеловал в обе щеки, и на этом мы распрощались.
Остаток дня я ездила в метро по делам, зубря эту сладкую песнь, прокручивая в голове раз за разом со всевозможными интонациями. В конце концов, французская тарабарщина настолько вгрызлась в сознание, что казалось, я не помню ни единого слова. Нервы натягивались тонкой леской, а рыбы-желания триумфально тащили её в пруд бессознательного. С наступлением темноты и прохлады я высадилась у Варшавского моста и побрела в сторону заведения, где предстояло произнести свою театральную речь. И всё твердила краешком губ: «Жё дуа тё дир… кальку… кулька… блин… кельки щоз…»
Наконец, я добралась до Чайного домика, именовавшегося ФоКю (Фолькс-кюхе), бармены узнали меня. Я помахала им с порога, пытаясь скрыть поглощавшие меня вдох за вдохом скачки нервов. В углу у окна, как обычно, красовался тотем заведения – манекен неглиже с фиговым листом на причинном месте, в чёрных очках на несуществующих глазах.
Я поцеловала датчанку Кэт за барной стойкой и договорилась, что проведу с посетителями несколько интервью для фильма. Приветственно кивнула выглянувшему из дальних комнат элегантному Иву и подсела к одной из компаний, что-то бурно обсуждавшей за ароматными тарелками дымящихся под соусом овощей. Парень по имени Лум, говоривший исключительно по-английски, согласился стать одним из героев.
– Лум, чем ты занимаешься в Берлине? – незатейливо начала я.
– I just live here, – призадумался он, – and I try to come back to my soul. But it’s a little bit hard. Because here there are so many… – он, присвистывая, покрутил у виска – so many guys like… DiVi-kulta. (Я просто живу здесь. И пытаюсь вернуться в себя. Но это немного сложно, потому что здесь много людей…. Сдвинутых.)
– And where from did you come here? (А откуда ты приехал?)
– Oh, I lived in so many places… But from the… Actually, I’m from Paris. (Я жил в стольких местах. Но сам я из Парижа.)
Сегодня какой-то французский улов – не успела призадуматься я, как вдруг подошёл высокий брюнет Иву с печально сияющими глазами и тонким соблазнительным носом. С лёгким смущением бросил: «Мадемуазель, не хотите пройтись прогуляться в окрестностях?» Я резко кивнула, отводя взгляд. Засняв парочку интервью, с дрожью в ногах, но с уверенностью солдата я направилась к Иву. Теперь он сидел с сигаретой, вперив взгляд в чашку безвозвратно остывающего кофе.
– Жё дуа тё дир кельке щоз… – начала я, стараясь не упустить ни одного звука.
Иву приподнял бровь и обратил уши в записывающее устройство.
Моё выступление с паузами и напряжёнными вдохами походило на тираду начинающего актёра, забывшего реплики посреди действа. Оценив всю пьесу и финальный аккорд «кеске тю понс дё са» (что ты об этом думаешь), Иву вставил пару непонятных французских фраз и, схватив меня за локоть, настойчиво попросил: «Пройдёмся?»
Наша история началась с Чайного домика. И с карнавалов по выходным. В задних комнатах за баром стоял огромный серебряный сундук с маскарадными костюмами. Каждую ночь с субботы на воскресение хозяева Чайного домика, в основном французы, а с ними датчанка Кэт и шотландец Сэм, наряжались в парики, жилетки, очки и юбки. И дружной компанией отправлялись в путешествие по открытым всю ночь барам и клубам, разбросанным по всему Фридрихьсхайму. Роман с Иву родился из зелёного парика и зелёной рубашки, найденных в сундуке, когда ребята впервые позвали меня принять участие в их ночном шествии по boese Partys. Сплочённой маскарадной командой мы пробивались через двухметровых охранников-африканцев в трёхэтажный транс-кокаиновый «Трезор». Врывались в танцевальную «Кассиопею» в разгар дискотеки. Взбирались под крышу артистического «Тахелеса», расположенного в бывшем гетто. Насвистывали народные шотландские песни в ночных трамваях, вторя голосистому Сэму. И выполняли миссию творческой шайки – разносить по городу карнавал. Разгуливая под руку в роли супружеской пары, Иву и я, получали от уличных прохожих и подвыпивших танцоров забавлявший нас комплимент: «Грюнемафия? You are so soooo cool, guys.» (Зелёная мафия? Вы такие классные, ребята.) Мы с Иву прониклись образом сообщников и ближе к утру отплясывали в тесном, но уютном клубе, расположенном прямо под крышей станции метро, не расплетая объятий. А потом, примостившись в плетёном кресле на людной террасе, отвернувшись от рассвета, целовались, мягко говоря, по-бразильски. Добрались до чайного дома мы, когда остальные участники марафона уже путешествовали по снам. Растратив ночной запас адекватности, мы нырнули в лежбище Иву. Раздевая друг друга, будто разделывая капусту, мы дошли до моих случайно в тему зелёных трусов. После чего я очнулась и строго метнула в его сторону строгий взгляд:
– Эй-эй, не всё сразу. В конце концов, это только первая ночь.
– And when then? (Ну а когда?) – Пролепетал он с надеждой.
– May be tomorrow. (Может быть, завтра) – не нашлась я ответить ничего оригинальней.
В начале недели после работы шило романтических злоключений привело меня вновь к Чайному дому. Иву дружески обнял и предложил пройтись по знакомым переулкам. Мы совершили традиционный променад по барам, где он по-джентльменски угостил Берлинером на последние деньги, а на обратном пути набрался серьёзности.
– Послушай, ты мне очень нравишься. Но ты очень молода для меня. Слишком молода… В общем, мы не можем быть парой. Ты мне скорее как сестра… Моя маленькая сестрёнка.
Я продолжала идти, но что-то внутри меня шмыгнуло и сорвалось в пропасть.
– Too young? – переспросила я, усомнившись в понимании его английского.
– Вот сколько тебе лет?
– Двадцать.
– А мне 29. Видишь? Слишком большая разница.
– Причём здесь цифры? Главное, чтобы людям было хорошо вместе. И что ты придумал? Лучше скажи честно. Если я тебе не нравлюсь, тогда… к чему весь этот карнавал?.. – выпалила я со сбитым дыханием, чувствуя, как холод проступает сквозь кожу, будто деревья сквозь плотный асфальт.
– Нет, ты мне нравишься, но… сама понимаешь… ничего не выйдет.
Мы молча добрели до Чайного дома. Иву предложил кофе, но я поспешно схватила свою деловую тяжёлую сумку, пожала руку Иву, наклонившемуся ко мне за дружеским поцелуем. И вылетела на улицу под фразу вдогонку: «Заходи завтра! Сходим вместе на блошиный рынок».
Я неслась в сторону Варшавского моста, не замечая прохожих, разглядывая осыпающийся цветок внутри себя в ускоренной съёмке. Волшебство не продолжается дольше двух дней, верно? Кареты – изощренные тыквы. Или просто впервые пьяная вечеринка, чего мне так искусно удавалось избегать на родине… Или я не была достаточно пьяна, чтобы воспринять всё как шутку? Или мне слишком нравился Иву? Или моя история с ним? Берлинская жизнь только начиналась. А мне казалось, что ангел уже бросился пикой вниз с Зигецойле. Фэрнзей-тур скрутилась в спираль, а купол Берлинер-дома лопнул, оставив за собой едкий коричневый дым, как пухлые белые грибы в дождливых лесах. Очень странная и чудесная берлинская жизнь. Просто выкинь карнавалы из головы, и всё встанет на место – навязывал мне свое общество разум. Вдруг через десять лет я буду «слишком стара»? Может, Иву просто дурак и не стоит моих треволнений. Хоть и чертовски обаятелен. Ласков и вдохновляющ. Заносчив и безответственен. Одним словом, француз.
Пару дней я не могла отбелить свою жизнь от следов Иву. Его образ преследовал меня, назойливо раскачиваясь над кроватью прозрачной нежной улыбкой перед сном и перед подъёмом. Что же мне делать? Из последних сил я боролась с искушением снова заявиться в Чайный домик и тут повстречала серебряного мима, прислонившегося щекой к фонарному столбу. И вот….
После моей французской тирады, разученной при поддержке Кристофа, Иву и я выбрались на ночную Ригер-штрассе. И побрели вдоль многочисленных баров со звеняще зазывающей музыкой, обсуждая городские новости. Иву не спросил, где я выучила французский. Будто так полагалось. Я ничего не сказала про мима. Мы шутили и смеялись. В нескольких барах он угостил меня соком и вином и предложил предаться популярному развлечению завсегдатаев восточно-берлинских забегаловок – настольному футболу. Я обыграла Иву: 8 – 5. Он пожал плечами, сделав мне комплимент. Мы снова брели, наступая на уличную тишину, копируя походки друг друга. Я разгадывала в улыбке мимические послания его лица, ловя шелест наслаждения от общества кавалера-философа. Ощущая себя с ним в меру безумно и безмерно уютно, примерно на высоте Фэрнзей-тур. Какая разница. Мы ведь можем быть просто друзьями, приятелями, пересекающими берлинские парки и площади. Нам уютно без всякой романтики. И мы идеально понимаем ломаный английский другу друга.