Жизнь
Шрифт:
Я возмущался.
– - Иван Петрович, -- горячился я, -- невозможно! Вы говорите, что все это естественно?
– - Ну конечно, естественно. От природы так дано, --- отвечал Иван Петрович.
– - Иван Петрович, -- горячился я, -- хочется послать к черту эту вашу природу.
– - Ну что ж! И пошли. Да толк-то какой? Или ты думаешь, что от твоей чертовщины что-то изменится?
– - А у вас какой толк? Вы смотрите на кровь, на убийство, на жесткость, на все кровавые сладострастия жизни, и -- что же? Посматриваете и усики себе покручиваете.
– - Чудак ты человек, -- добродушничал тот.
– - А что же остается делать? Ведь если бы оно было противоестественно,
– - Пойду!
– - Против природы?
– - Против природы!
– - Да ведь это бунт против жизни!
– - Это бунт против холуйства перед жизнью. Довольно вы нас учили идолопоклонствовать перед жизнью. Жизнь -- это болото, невылазная лужа. Не во всяком же болоте мне тонуть. Подумаешь, "жизнь"! Кулаком в морду вашей жизни! Пусть замолчит, сократится, пусть знает свое место, пусть перестанет нахальничать, издеваться, глумиться над всем святым. Пусть попридержит кровь и не пожирает живого тела. Пусть будет поскромнее. Пусть будет шире, выше, благороднее, спокойнее, мудрее, человечнее, наконец!
– - Хо-хо-хо-хо!
– - от души хохотал Иван Петрович.
– - Ну и сказанул! Ну и дербалызнул! Уморил! Ей-богу, уморил. И какое эдакое благородство. Я-де ( вот что. Ты-де мне не тычь, я не Иван Кузьмич. Я-де вам еще покажу. И-о-го-го-го! Я-де вам еще пропишу ижицу. А? Хорош! Ей-богу, уморил.
– - Вы, Иван Петрович, не увиливайте от вопроса, -- горячился я.
– - Вы мне прямо скажите: все естественное позволено или не все? Нет, вы напрямки. Ведь это же мой единственный вопрос.
– - Да чудачишка ты этакий!
– - отвечал тот, сдерживая искренний смех.
– Ведь это же наука. Это наука так говорит.
– - Что говорит наука? Я вас не понимаю.
– - Наука так говорит, понял?
– - Ничего не понял. Что наука говорит?
– - Ну ты непонятливый! Наука выставила закон борьбы за существование.
– - Ну и?
– - Ну и вот. Борьба есть закон жизни.
– - Я вас спрашиваю: все позволено или не все позволено, что ваша наука считает естественным?
– - Да раз наука считает это естественным, как же это не позволено?
– - Убивать естественно?
– - Если убийство тебя спасает от смерти -- естественно.
– - А умирать естественно?
– - Естественно.
– - Так чего же вам спасаться от смерти?
– - Спасаться от смерти естественно.
– - Ага, значит, и жить вам естественно, и умирать вам естественно.
– - Разумеется.
– - Ну а при чем тут убийство?
– - Да что ты привязался к убийству? Если убийство способствует спасению естественной жизни, оно позволено. И если оно способствует естественной смерти, оно тоже позволено.
– - Ну тогда, Иван Петрович, так вы и говорите: все естественное позволено. Все ваше поведение диктуется естественным -- природой там или еще чем, инстинктами, животной утробой. Вот и все. Больше мне ничего не надо.
– - Но ты как будто чем-то недоволен.
– - Я не недоволен, а меня всего трясет от негодования, -- кипятился я.
– - До чего же может дойти наука! До какого безумия, до какого позора можно дойти с вашей биологией! До какого издевательства, глумления над человеком можно дойти! Мне захотелось насиловать женщину -- вы при этом справшиваете только то, естественно ли это. Я увидел у другого вкусный кусок -- вы при этом озабочены только одним вопросом: естественно ли человеку есть вкусные вещи? Я избил свою кухарку за то, что она переплатила лишний
Споры с Иваном Петровичем ни к чему не приводили. Я уходил от него без всякого утешения; и только еще одна цитадель беспомощно рушилась передо мною -- это отвлеченная наука в ее попытках осмыслить жизнь и, главное, оправдать всю дикость и зверство, которыми эта жизнь наполнена. Естественность зверства, законность дикости, нормальность людоедства меня не устраивали. Да, можно так рассуждать: раз все естественно, все и позволено. Но я чувствовал, что жизнь надо как-то переосмыслить, что жизнь надо переделать, что надо установить какую-то другую естественность, что надо хвалиться какими-то другими нормами. Никакие инстинкты, будь они трижды естественны, ни кошачьи, ни собачьи, как бы они ни были достаточны для объяснения жизни, меня не устраивали. Я смутно чувствовал, хотя тогда еще и не сознавал отчетливо, что жизнь мало объяснить, что ее надо и переделывать. Но что было делать? Куда было идти? С кем было советоваться?
x x x
Я шел в народ, в низы. Я шел к образованным и ученым. Но нигде не находил себе удовлетворения.
Помню, однажды я оказался в деревне. Это было в старое время; и деревня, правда, была далеко не на высоте. Но вот примерно какие разговоры велись.
Живу у приличного крестьянина, работящего и степенного, тогда пока еще маленького кулачка (а что было с ним потом, не знаю).
– - Ну и что же, Панкратыч?
– - заговаривал я.
– - Так, значит, и помрем, правды не видамши?
– - Зачем не видамши?
– - рассудительно отвечал тот.
– - Правда есть. И есть, и будет.
– - Где же ты нашел правду, Панкратыч?
– - Да ну хоша в тебе... Ты ведь ученый? Вот тебе и правда.
Я внутренне улыбнулся, но внешне улыбку сдержал и продолжал в серьезном тоне:
– - Брось, Панкратыч, вола вертеть. У тебя вон ребята сарай с сеном подожгли, а ты говоришь "есть и будет". Выходит, что нет и не будет.
– - Ребята -- дураки. Бог разумом обидел.
– - А вот дурость не заставила же их на тебя поработать, да это самое сено поскосить, да посвозить, да в сарай для тебя уложить. А то, вишь ты, что заставила дурость делать -- сарай поджигать!
– - Да ведь ты, сынок, божьим советником хочешь быть. Господня воля на то, вот и все.
– - На что это Господня воля? На поджог?
– - Ну да. На поджог.
Я пожал плечами.
– - Не хочется тебе этого. Я вот и вижу, -- почему-то торжествовал Панкратыч, -- что тебе этого не хочется. Тебе бы вот все вынь да положь. Правды захотел... А правда-то ведь у бога! Захочет бог, есть правда; а не захочет -- нет никакой правды. И ты лопни, а правды не дашь.
– - Да как же это может быть?
– - возмущался я.
– - Ведь сам-то бог-то твой -- правда или не правда?