Жизнеописания наиболее знаменитых живописцев, ваятелей и зодчих

Вазари Джорджо

Однако надоело ему и это и, устыдившись занятия столь недостойного, он снова вернулся к живописи и во Флоренции писал картины и расписывал дома граждан. Так, для Джован Марио Бенинтенди он выполнил собственноручно три небольшие истории, а в доме Медичи написал маслом по случаю избрания папой Льва X тондо с их гербом и с Верой, Надеждой и Любовью, находившимся долгое время над дверями их палаццо.

А для товарищества Сан Дзаноби, что возле канониката Санта Мариа дель Фьоре, он подрядился написать на доске Благовещение, что с большим усердием и выполнил. Он нарочно для этого приказал пробить окно на предназначенном для образа месте и решил там и писать его, дабы смочь по собственному усмотрению ослаблять и усиливать на нем изображения построек, в зависимости от видимой их на свету высоте и отдаленности.

Ему пришло в голову, что живописные работы, в которых нет рельефа и силы, а в то же время и нежности, ничего не стоят.

А так как он понимал, что они не будут выделяться на плоскости

без теней, которые если они будут очень темными, то будут непроницаемы, а если они будут нежными, то в них не будет силы, он мечтал сочетать в них нежность с особым приемом, какой, как ему казалось, искусство до сих пор еще не умело применять так, как ему этого хотелось. И потому, когда ему представился случай применить это в названной работе, он стал с невероятными усилиями этого добиваться, что и видно по фигурам Бога Отца и нескольких путтов, парящих в воздухе, которые сильно выделяются на доске благодаря темному фону написанной им там архитектурной перспективы в виде покрытого резьбой полукруглого свода, который, по мере того как арки уменьшаются, а линии приближаются к точке схода, углубляется так, что кажется объемным, не говоря о том, что там изображены очень изящные ангелы, которые порхают, рассыпая цветы.

Работу эту Мариотто писал и переписывал много раз, пока не довел ее до конца, меняя то более светлый колорит на более темный, то большую его живость и яркость на меньшую. Однако, так как все это его никак не удовлетворяло и так как он считал, что руке все еще недостает замыслов разума, ему захотелось найти белый тон более яркий, чем белила, и он начал их очищать, чтобы высветлять самые светлые места так, как ему этого хотелось. Тем не менее пришлось ему признать, что искусством не выразишь того, что содержат в себе гений и разум человека, и удовольствоваться тем, что сделал, будучи не в силах достигнуть того, чего сделать не мог. От художников же он заслужил за эту работу похвалы и почести, к тому же он надеялся получить от своих хозяев за такие труды гораздо больше того, что он получил, почему между заказчиками и Мариотто и возникли разногласия. Однако Пьетро Перуджино, тогда уже старый, Ридольфо Гирландайо и Франческо Граначчи оценили эту работу и совместно определили ее стоимость.

В церкви Сан Бранкацио во Флоренции он написал в полутондо Посещение Марией Елизаветы. Равным образом и в церкви Санта Тринита Богоматерь, св. Иеронима и св. Зиновия для Дзаноби дель Маэстро, а в церкви конгрегации священников св. Мартина написал также на дереве получившее большое одобрение другое Посещение.

Он был приглашен в монастырь делла Кверча, что за Витербо, однако только что он успел приняться за очередную доску, как ему вдруг захотелось повидать Рим, и, уехав туда, он стал писать и закончил в тонкой манере маслом на доске св. Доминика, св. Екатерину сиенскую, обручающуюся с Христом, и Богоматерь по заказу брата Мариано Фетти для его капеллы в церкви Сан Сильвестро, что на Монтекавалло.

После этого он воротился в Кверчу, где у него было несколько возлюбленных, с которыми он не мог развлекаться, пока был в Риме, и которым, распалившись от неудовлетворенного желания, он захотел показать свою доблесть в подобного рода турнирах. И вот, сделав последнее усилие, но, будучи уже не очень молодым и не слишком боевым в этом деле, он был вынужден слечь в постель. Приписав это тамошнему воздуху, он приказал перенести себя на носилках во Флоренцию. Однако ни помощь, ни лечение ему не помогли, и по прошествии нескольких дней он скончался от этой хвори в сорокапятилетнем возрасте и был погребен в церкви Сан Пьер Маджоре этого города.

В нашей Книге есть несколько очень хороших собственноручных его рисунков пером и светотенью, в особенности винтовая лестница, хорошо нарисованная им в очень трудной перспективе, так как он отлично в этом разбирался.

У Мариотто было много учеников, среди них флорентинцы, Джулиано Буджардини и Франчабиджо, и Инноченцио из Имолы, о которых будет рассказано на своем месте. Равным образом был его учеником флорентийский живописец Визино, из всех наилучший по рисунку, колориту и прилежанию, а также по наилучшей манере, проявленной им в его работах, выполненных весьма тщательно. И хотя во Флоренции их немного, в доме Джованбаттисты ди Аньоло Дони можно и ныне в этом убедиться по картине, написанной маслом наподобие миниатюры и изображающей сферу с нагими Адамом и Евой, вкушающим от яблока (вещь эта выполнена весьма тщательно), а также по картине с изображением снятия со крестов Христа и разбойников, где отлично изображено пересечение нескольких лестниц. Одни там помогают снять Христа, другие же уносят на плечах разбойника, чтобы его похоронить. Всякие позы, разнообразные и прихотливые, многообразие фигур, соответствующих содержанию, все это свидетельствует о том, что мастер он был отменный.

Некие флорентийские купцы увезли его с собой в Венгрию, где он выполнил много работ и ценился очень высоко. Однако бедняга этот чуть там не погиб, так как от природы он был человеком независимым и несдержанным и не мог вынести назойливости некоторых надоедных венгерцев, которые целый день задуривали ему голову восхвалением всего, что только есть в их стране, будто только и было добра

и счастья, что в их печах, в их еде и питье, будто не было иного благородства и величия, кроме как в их короле и его придворных, и будто все остальное в мире — одно дерьмо. А так как он считал, да так оно в самом деле и было, что в том, что есть в Италии — свои благородство, доброта и красота, — однажды, не в силах дольше выносить все эти их глупости и будучи случайно немного навеселе, у него сорвалось с языка, что для него бутылка требианского и сладкий крендель важнее всех ихних королей и королев, взятых вместе. И если бы не случилось так, что дело попало в руки благородного епископа, опытного в мирских делах и (что самое главное) сообразительного, сумевшего и пожелавшего обернуть все в шутку, пришлось бы ему испытать на себе, каковы шутки с дикими зверями. Ибо эти венгерские скоты, не понимая слов, вообразили, что он сказал Бог знает что и чуть ли не покушался на ихнего короля и его владения, и собирались предать его без всякой пощады ярости народа. Однако этому доброму епископу удалось избавить его от всяких неприятностей, ибо, приняв во внимание заслуги этого достойного человека, он повернул все в благоприятную сторону, обратившись к милости короля. Тот вникнул в дело, развеселился и помиловал его, и в дальнейшем талант его весьма в этой стране ценился и почитался. Однако счастье его длилось недолго, ибо не мог он вынести ни тамошних печей, ни тамошних холодов, вредивших его здоровью. Все это вскоре его доконало, хотя его обаяние и его слава остались живыми среди тех, кто знал его при жизни, и тех, кто впоследствии все больше и больше имел возможность видеть его произведения. Деятельность его как живописца относится примерно к 1512 году.

Жизнеописание Рафаэллино дель Гарбо, флорентийского живописца

Рафаэль дель Гарбо, ласкательно прозванный в детстве Рафаэллино и так навсегда сохранивший это имя, вначале подавал такие надежды в искусстве, что уже тогда его называли в числе самых выдающихся, что бывает не со многими. Но то, что приключилось с ним позднее, бывает совсем с немногими, а именно, начав как нельзя лучше и не вызывая почти что никаких сомнений в своем будущем, он дошел до самого жалкого конца, тогда как обычно как в природе, так и в искусстве все вещи начинают с малого начала, а затем постепенно разрастаются, достигая предельного совершенства. Однако нет сомнения в том, что причины многого как в искусстве, так и в природе остаются для нас неведомыми, и не во всякой вещи и не всегда соблюдается обычный порядок, отчего человеческое суждение не раз и становится в тупик. Как бы там ни было, но это-то как раз мы и видим в Рафаэллино, ибо обнаружилось, что после того как природа и искусство постарались дать ему начало в какой-то степени необычайное, середина оказалась по меньшей мере посредственной, а конец и вовсе как бы никчемным.

Рисовал он в юности столько, сколько когда-либо упражнялся в рисунке живописец, стремившийся достичь совершенства. Потому-то до сих пор и можно видеть так много его рисунков у нашей братии, сбываемых за бесценок одним из его сыновей: частично это рисунки карандашом, а частично пером и акварелью, но все они на цветной бумаге, подсвеченной белилами, и выполнены уверенно и с удивительным мастерством, каковы многие, хранящиеся в нашей Книге и нарисованные в прекраснейшей манере.

Сверх этого, он научился писать темперой и фреской так хорошо, что, как говорилось выше, уже самые первые его работы выполнены им с невероятным терпением и тщательностью. В церкви Минерва, над гробницей кардинала Караффа, небо на своде написано им так тонко, что кажется работой миниатюристов, что и было высоко оценено художниками. А Филиппо, его учитель, считал его кое в чем лучшим мастером. Рафаэль же так перенял манеру Филиппо, что немногие лишь могли их различить.

Когда же он ушел от учителя, он сильно смягчил свою манеру в изображении тканей, более нежно писал и волосы, и выражение лиц, и художники так много от него ожидали, что, пока он следовал этой манере, его считали первым из юных в искусстве, и потому-то семейство Каппони, выстроившее под церковью Сан Бартоломео, что в Монте Оливето, на горе за воротами в Сан Фриано, капеллу, именуемую Парадизо, пожелало заказать Рафаэлю для нее образ, на котором он и написал маслом Воскресение Христово, где несколько солдат, упавших как мертвые вокруг гроба, написаны весьма живо и прекрасно и головы их так изящны, что лучше и не увидишь. Среди них есть голова юноши, в котором чудесно изображен Никколо Каппони, а также очень хороша и своеобразна фигура кричащего человека, на которого упал надгробный камень. Когда же Каппони увидели, насколько редкостно произведение Рафаэля, они заказали ему резную раму с круглыми колоннами, богато позолоченными на жженом болусе. Но прошло немного лет, как молния ударила в местную колокольню, пробила свод и упала близ этого самого образа. А так как он был написан маслом, то и не пострадал нисколько; там же, где она пролетела около позолоченной рамы, она своим раскаленным паром выжгла все золото, оставив один болус. Мне показалось, что кстати было написать об этом в связи с живописью маслом, чтобы видно было, как важно знать, каким образом можно защититься от подобной напасти, так как это случилось не только с этим произведением, но и со многими другими.