Жизнеописания наиболее знаменитых живописцев, ваятелей и зодчих
Шрифт:
где в начале второго четырехстишия говорится:
Мне кажется, что создал мой Беллини…и так далее.
И какой большей награды за свои труды могут пожелать наши художники, чем быть прославленными пером знаменитых поэтов? Подобно этому был прославлен и превосходнейший Тициан ученейшим мессером Джованни делла Каза в сонете, начинающемся так:
Я вижу, Тициан, как в новых формах…и в другом:
Как белокурые, Амур, красивы косы…А разве не тот же Беллини был упомянут славнейшим Ариосто в начале XXXIII песни «Неистового Роланда» наряду с лучшими живописцами своего времени?
Однако, возвращаясь к работам Джованни, а именно к главным, ибо я стал бы слишком пространным, если бы захотел упомянуть о всех картинах и портретах, рассеянных по дворянским домам в Венеции и других местностях этого государства, скажу только, что в Римини для синьора Сиджизмондо Малатесты на большой картине он написал Плач над Христом с двумя ангелочками, его поддерживающими, — вещь, находящуюся ныне в церкви Сан Франческо этого города. В числе
Было у Джованни много учеников, так как всех он обучал с любовью; среди них лет шестьдесят тому назад Якопо из Монтаньяны сильно подражал его манере, насколько можно судить по его работам, которые мы видим в Падуе и в Венеции. Но больше всех подражал ему и делал ему честь Рондинелло из Равенны, который много помогал Джованни во всех его работах. В церкви Сан Доменико в Равенне он написал на дереве алтарный образ, а в соборе — другой, который в этой манере считается очень хорошим. Но все остальные его работы превзошла та, которую он написал для церкви Сан Джованни Баттиста в том же городе, в обители братьев-кармелитов, и на которой помимо Богоматери он изобразил великолепную голову св. Альберта, тамошнего монаха, да и вся фигура заслуживает большого одобрения.
Был у него также в обучении без особой, впрочем, для себя пользы, Бенедетто Кода из Феррары, живший в Римини, где он много писал и оставил после себя Бартоломео, своего сына, занимавшегося тем же. Говорят, что и Джорджоне из Кастельфранко приобщился началам искусства у Джованни, а также и многие другие и из Тревизо, и из Ломбардии, вспоминать о коих не приходится. Наконец, достигнув девяностолетнего возраста, Джованни, отягощенный старостью, ушел из этой жизни, оставив вечную память о своем имени в творениях, созданных им у себя на родине, в Венеции, и за ее пределами, и был с почестями погребен в той же церкви и в том же склепе, где он похоронил Джентиле, своего брата. Не было недостатка в Венеции в тех, кто стремился почтить смерть его сонетами и эпиграммами, подобно тому, как он сам при жизни почтил себя и свое отечество.
В то же время, когда жили эти Беллини, или незадолго до того много вещей написал в Венеции Джакомо Марцоне, выполнивший, между прочим, для капеллы Успения в церкви Санта Лена Богоматерь с пальмой, св. Бенедикта, св. Елену и св. Иоанна, но в старой манере и с фигурами, стоящими на носках, как это было принято у живописцев во времена Бартоломео из Бергамо.
Жизнеописание Козимо Росселли, флорентийского живописца
Многие люди доставляют себе бесчестное удовольствие, насмехаясь и издеваясь над другими, и это в большинстве случаев оборачивается им же в ущерб, примерно так же, как Козимо Росселли обернул против них же самих насмешки тех, кто пытался очернить труды его. Козимо этот хотя и не был для своего времени живописцем редкостным и превосходным, но работы его все же были дельными.
В юности своей он расписал во Флоренции в церкви Сант Амброджо доску, что по правой руке, как войдешь в церковь, а также три фигуры над аркой у монахинь Сан Якопо далле Мурате. Он выполнил в церкви сервитов тоже во Флоренции алтарный образ капеллы св. Варвары, а в первом дворе перед входом в церковь написал фреской историю, как блаженный Филипп получает одеяние Богоматери. Для монахов в Честелло он написал на дереве образ главного алтаря, а в капелле той же церкви еще один и равным образом тот, что в церковке, что над монастырем св. Бернардина при въезде в Честелло. Он расписал хоругвь для детей сообщества того же св. Бернардина, а другую — для сообщества св. Георгия, где изобразил Благовещение. Для вышеназванных монахинь Сант Амброджо он расписал капеллу Чуда Св. Даров; работа эта очень хороша и считается лучшей из всех его произведений, находящихся во Флоренции: он изобразил там на площади названной церкви процессию во главе с епископом, несущим киворий, в котором произошло названное чудо, и в сопровождении духовенства и бесчисленного множества граждан и женщин в одеждах того времени. Помимо многих других там изображен с натуры Пико делла Мирандола настолько хорошо, что он кажется не написанным, а живым. В Лукке в церкви Сан Мартино, как войдешь в нее через малые двери главного фасада, по правую руку, он изобразил, как Никодим вырезает из дерева распятие, а затем везет его в Лукку морем на корабле и по суше в повозке; на произведении этом много портретов, и в частности портрет Паоло Гвиниджи, выполненный им по глиняному бюсту, который был вылеплен Якопо делла Фонте, когда тот работал над гробницей жены Паоло. В церкви Сан Марко во Флоренции для капеллы сукнопрядильщиков он написал на доске посредине святой Крест, а по сторонам — св. Марка, св. Иоанна Евангелиста, св. Антонина, архиепископа флорентийского, и другие фигуры. После чего, будучи вызван вместе с другими живописцами — Сандро Боттичелли, Доменико Гирландайо, аббатом из Сан Клементе, Лукой из Кортоны и Пьеро Перуджино для работы, производившейся папой Сикстом IV в дворцовой капелле, он написал там собственноручно три истории, а именно: потопление фараона в Чермном море, проповедь Христа на Тивериадском озере и Последнюю Вечерю апостолов со Спасителем, где, изобразив в перспективе восьмигранный стол, а над ним такой же восьмиугольный потолок и очень хорошо показав их сокращения, он доказал, что понимает это искусство не хуже других. Говорят, что папа установил награду, предназначавшуюся тому, кто, по суждению этого первосвященника, лучше всех справился с этими росписями. И вот, когда они были закончены, его святейшество отправился взглянуть на эти истории, которые каждый из живописцев старался сделать достойными названной награды и чести. Козимо же, чувствуя себя слабым в выдумке и рисунке, попытался скрыть свой недостаток, покрыв тончайшими лессировками из ультрамарина и других ярких красок и подцветив историю обильной позолотой, так что там не было ни дерева, ни травинки, ни одежды, ни облака, оставшихся неподцвеченными, так как он был уверен, что папа, мало понимая в этом искусстве, должен будет присудить ему награду как победителю. Когда пришел день, в который надлежало открыть все работы, посмотрели и на его работу и при громком смехе и шутках всех остальных художников начали над ней измываться и издеваться, поднимая его на смех, вместо того чтобы пожалеть его. Но в конце концов в дураках остались они, ибо такие краски, как и предполагал Козимо, сразу же так ослепили глаза папы, который в подобных вещах плохо разбирался, хотя очень их любил, что он признал работу Козимо гораздо лучшей, чем у всех остальных. И потому, распорядившись, чтобы награда была выдана ему, он приказал всем остальным покрыть их живопись самой лучшей лазурью, какую только они смогут найти, и тронуть ее золотом, чтобы она расцветкой и своим богатством была похожа на живопись Козимо. И вот бедные живописцы, в отчаянии от необходимости угождать недостаточному пониманию святого отца, начали портить все хорошее, что было ими сделано. А Козимо посмеялся над теми, кто недавно еще смеялся над ним.
Возвратившись после этого во Флоренцию с кое-какими деньжонками, он начал жить спокойно, работая, как обычно, в содружестве с тем Пьеро, своим учеником, которого всегда звали Пьеро ди Козимо и который помогал ему работать в Риме в Сикстинской капелле, написав там помимо других вещей пейзаж с проповедью Христа, признанной лучшей из всех работ, которые там находятся. С ним работал также Андреа ди Козимо, имевший большое пристрастие к гротескам.
Наконец, в 1484 году, прожив шестьдесят восемь лет, Козимо умер, изнуренный продолжительной болезнью, и был похоронен в Санта Кроче сообществом св. Бернарда.
Он настолько увлекался алхимией, что все, что у него было, истратил на нее попусту, как это случается со всеми, кто только этим занимается, и в конце концов она извела его заживо, превратив его из зажиточного человека, каким он был, в самого последнего нищего. Рисовал Козимо отличнейшим образом, о чем можно судить по нашей книге и не только по тому листу, где нарисована история с вышеназванной проповедью, выполненной им в Сикстинской капелле, но и по многим другим рисункам карандашом и светотенью. А портрет его в названной книге выполнен рукой Аньоло ди Доннино, живописца и ближайшего его друга; Аньоло этот был весьма прилежным в своих работах, о чем помимо рисунков можно судить по лоджии приюта св. Бонифация, где в парусе свода им написана фреска с изображением Троицы, а около дверей названного приюта, в котором теперь размещены подкидыши, написаны им же несколько бедняков и встречающий их начальник приюта, выполненные очень хорошо, а также несколько женщин. Жил он, терпя лишения и тратя все свое время на рисунки, которые он так ни к чему и не применял, и в конце концов умер в такой бедности, что дальше идти некуда. После Козимо, к которому возвращаюсь, остался один только сын, который был дельным строителем и архитектором.
Жизнеописание Чекки, флорентийского инженера
Если бы необходимость не понуждала людей к изобретательности ради собственной пользы и удобства, то и архитектура не достигла бы столь удивительного совершенства в замыслах и работах тех, кто ею занимался, добиваясь для себя выгоды и славы и получая за это немалые почести, повседневно воздаваемые им теми, кто знает толк в хорошем. Эта необходимость прежде всего ввела в обиход самые здания, она же — их украшения, она же — ордера, статуи, сады, бани и все остальные роскошные удобства, о которых мечтают все, но обладают которыми немногие; она же, наконец, возбудила в людях желание состязаться и соревноваться не только в количестве, но и в удобстве воздвигаемых ими сооружений. Вот почему мастера принуждены были проявлять изобретательность в орудиях для стрельбы, в военных машинах, в водопроводах и во всех тех ухищрениях и приспособлениях, которые под названием инженерных и архитектурных, расстраивая врагов и устраивая друзей, делают мир и прекрасным, и удобным. И любой, кто лучше других умел сделать эти вещи, не только не знал никаких забот, но и получал от всех наивысшие похвалы и награды, каковым был во времена отцов наших и флорентинец Чекка, через чьи руки в его время прошли многочисленные и очень важные дела, с которыми он, служа своей родине и работая бережливо, к удовлетворению своих благодарных сограждан, справлялся столь отменно, что хитроумные и старательные труды его сделали его знаменитым и славным среди прочих превосходных и хвалимых художников.
Говорят, что в дни своей юности Чекка был отличнейшим деревообделочником, но все помышления свои направил на поиски преодоления трудностей инженерного дела, как-то: устройства на поле битвы стенных машин, лестниц для захвата городов, таранов для пробития стен, заслонов для защиты солдат во время боя или любой вещи, которая могла бы повредить врагам и помочь друзьям, а так как родине он принес пользу величайшую, то он и заслужил от флорентийской Синьории, что она установила ему постоянное содержание. Поэтому даже когда не воевали, он разъезжал по всему государству, осматривая укрепления и слабые места в стенах городов и замков, и указывал способ их исправления и все остальное, в чем была потребность. Говорят, что облака, которые несли во время процессий во Флоренции на празднике св. Иоанна, вещь несомненно хитроумнейшая и прекрасная, были изобретением Чекки, который много занимался подобными вещами в те времена, когда в городе принято было часто устраивать празднества. И поистине, хотя теперь такие празднества и представления совсем почти оставлены, все же зрелища эти были отменно прекрасными, и устраивались они не только сообществами или братствами, но и в частных домах дворян, которые имели обыкновение создавать кружки и компании и собираться в определенное время для веселья, а среди них постоянно находились всякие незаменимые в обществе мастера, которые, помимо того что отличались остроумием и приятностью, ведали устройством таких празднеств. Но в числе последних самыми торжественными и общенародными были четыре, устраивавшиеся почти ежегодно, и причем, не считая праздника св. Иоанна, когда устраивалась особо торжественная процессия, по одному в каждом городском квартале, а именно: в Санта Марна Новелла — праздник св. Игнатия; в Санта Кроче — праздник св. Варфоломея, именуемого святым Баччо; в Санто Спирито — праздник Св. Духа и в Кармине — праздники Вознесения Господня и Успения Богоматери. Празднество Вознесения (о других важных праздниках уже говорилось и еще будет говориться) было исключительно красивым, ибо Христос поднимался с отменно сделанной деревянной горы на облаке, полном ангелов, и возносился на небеса, оставив апостолов на горе; сделано это было так хорошо, что прямо чудо, и главным образом потому, что названные небеса были еще больше, чем в церкви Сан Феличе ин Пьяцца, но устроены почти с такими же приспособлениями. А так как названная церковь Кармине, где происходило это представление, была больше и выше церкви Сан Феличе, иногда в приличествующем случае, помимо той части, куда возносился Христос, устраивались другие небеса над главной абсидой, где несколько больших колес в виде мотовил, которые от центра к краям и в отменнейшем порядке приводили в движение десять кругов, изображавших десять небес, и которые были сплошь покрыты огоньками, представлявшими звезды и зажженными в медных фонариках, установленных на шпеньках и не опрокидывавшихся, когда колесо вращалось, вроде тех фонарей, которыми в наше время обычно все пользуются. От этих небес, которые были вещью поистине прекраснейшей, отходили два толстых каната, протянутых от мостика, то есть алтарной преграды, которая имелась в названной церкви и над которой и происходило представление. К концам этих канатов были привязаны при помощи так называемых «браков» два небольших бронзовых блока, управлявшие железным стержнем, вделанным в основание площадки, на которой отвесно стояли два ангела, привязанные за пояс и уравновешенные двумя грузами, один из которых был у них под ногами, а другой, находившийся у основания площадки, на которой они стояли, сдерживал их обоих на одном расстоянии друг от друга и на одном уровне. Все же в целом было покрыто большим количеством хорошо разложенной ваты, изображавшей облако со множеством херувимов, серафимов и других подобных им ангелов, разноцветных и отлично прилаженных. Эти маленькие ангелы спускались на веревке, прикрепленной к верхнему «небу», к двум большим ангелам, которые стояли на названной алтарной преграде, где разыгрывалось празднество. Они возвещали Христу о том, что он должен вознестись на небо, или совершали другие действия, а так как железо, к которому они были привязаны за пояс, было прикреплено к площадке, куда они упирались ногами, они при входе и выходе могли поворачиваться вокруг своей оси, могли кланяться и оборачиваться в зависимости от надобности; поэтому же перед обратным своим полетом вверх они оборачивались к небу, после чего их поднимали тем же самым способом. Эти приспособления и эти изобретения принадлежали, как говорят, Чекке, и хотя задолго до того нечто подобное делал Филиппо Брунеллеско, многое с большим знанием дела было добавлено Чеккой. Это затем и подсказало ему мысль устроить облака, плывшие по городу за ежегодной процессией накануне Иванова дня, а также и другие прекраснейшие вещи, которые там совершались. А заботиться об этом должен был он потому, что, как говорилось, он всегда был готов услужить обществу.