Жизнеописания прославленных куртизанок разных стран и народов мира
Шрифт:
Не менее этих женщин скорбела царица. Она явилась к царю.
– И так, – сказала она, тоном печального упрека,– это решено: вы хотите дать мне соперницу?…
– На один раз!.. – возразил царь, не смея смотреть на Гермонтию, ибо в глубине сердца он чувствовал, что делает ошибку, ошибку относительно своей законной жены и относительно своих двух тысяч наложниц… Наконец ошибку относительно самого себя, до сих пор по принципу следуя супружеской верности.
– На один раз говорите вы?.. – с горечью возразила царица.
Амазис сделал нетерпеливое движение.
– Ну, я верю… я верю вам, – возразила Гермонтия. – Но чтоб совершенно успокоить мою встревоженную нежность, дайте мне клятву…
– Какую?
– Поклянитесь Изидой, что эта женщина проведет только ночь, одну только ночь на вашем ложе…
Царь размышлял. Но он решил, что эта клятва будет уздой самой страсти, в случай, если обладание желаемым предметом даст этой страсти опасное развитие.
Как бы ни была мила Родопа фракиянка, долго любить ее было бы ниже достоинства великого государя.
– Клянусь, сказал он.
– Достаточно!
И Гермонтия удалилась более спокойная, хотя не менее печальная.
«Дурная ночь скоро проходит, – думала она. – И после дождя бывает вёдро».
Отданная Имбульдом на руки женщин, состоявших на службе при гинекее или серале, Родопа, лишенная своих одежд, сначала была вымазана ароматическими маслами, и её волосы облиты драгоценными ароматами. Затем на нее надели платье. То было не платье, а скорее сотканное облако, сжатое в талии пурпурным пояском, оставлявшее открытыми во всей их величественной наготе ее грудь, плечи и руки.
На голову ей надели род шлема из золота, форма которого напоминала собою птицу с распущенными крыльями, ее руки были покрыты браслетами из ляпис-лазури; в уши ей вдели гигантские золотые кольца, украшенные изумрудами.
Потом ей подали туфли; но все были слишком длинны и широки. Ея крохотная ножка плясала в них не достойных ее туфлях.
– Я пойду босая, – сказала она.
Невольницы раскричались. Но Имбульд велел им молчать. Привыкший жить среди женщин, Имбульд понимал их с полуслова. Родопа из кокетства хотела явиться пред царем с босыми ногами, сохраняя таким образом для него удовольствие надеть на неё туфли. Сверх того здоровье прекрасной фракиянки не могло пострадать от её милого каприза. Гинекей был невдалеке от царских покоев, и галереи, которые вели к ним, были покрыты циновками.
Амазис ожидал Родопу в своей спальне.
Тогда уже как начинала спускаться на землю ночь. Родопа была введена в спальню царя, и, по его приказанию, рабы зажгли лампады, висевшие на золотых цепях между колоннами и задернули окна тяжелыми пурпуровыми занавесами.
Как только Имбульд, предшествуя Родопе, сказал Амазису: «О царь, любимец богов, Родопа здесь!» – Амазис встал.
Он внимательно и до мелочей рассматривал ее.
С опущенными глазами, в скромном и вместе с тем гордом положении: с скромностью подданной перед своим государем, с гордостью женщины, стоящей перед своим любовником,– Родопа не шевелилась.
Наконец по знаку повелителя Имбульд и рабы удалились.
Амазис подошел к Родопе и посадил ее на кресло из слоновой кости. Потом он взял принесенные сюда туфли, и прекло– нив колена, дрожа от сладости замедленного прикосновения к маленьким ножкам фракиянки, он надел одну за другой.
Она улыбнулась.
Он заметил эту улыбку.
– Да, – сказал он, – Амазис, царь царей, служит тебе как раб. Что ты дашь ему, Родопа, взамен его забот?
– Такое наслаждение, какого он не вкушал никогда, и подобного которому он никогда не испытает! – гордо возразила Родопа.
Последствия доказали, что она больше чем сдержала свое обещание.
Шесть часов прошло с того времени, как Амазис и Родопа остались вместе, ночь близилась уже к своему концу… Вскоре солнце должно осветить Мемфис…
Солнце!
А царь поклялся, что прекрасная фракиянка проведет с ним одну ночь, одну только ночь!
Одну только ночь! Но почему эта ночь не может быть продолжительнее прочих ночей? Настанет день… Пускай настанет! Для Амазиса и Родопы продолжится ночь…
Следовало только пожелать… А они желали.
Амазис позвал невольника.
– Эти лампады тухнут… Оживи их!
Раб повиновался. Он снова наполнил ароматным маслом бронзовые чаши, и заменил обуглившиеся светильни новыми.
– Хорошо! Принеси сюда ужин!
Амазис мог бы сказать «завтрак». Правда, ночью не завтракают, а ужинают.
Подали ужин. Роскошный ужин щедро орошенный винами Финикии и Греции.
– Оставьте нас! – приказал царь.
Стол уставленный блюдами, чашами, амфорами, цветами, исчез…
– Я люблю тебя Родопа, – сказал Амазис.
– Царь, я люблю тебя, – ответила она.
И так продолжалось три ночи и два дня,– два дня смешались с тремя ночами, или лучше сказать, два дня с этими тремя ночами составили одну в шестьдесят часов.
Истинно ночь царственной любви.
Супруга и две тысячи наложниц Амазиса были на сто верст от истины. Но опять-таки точный закон этикета египетского двора воспрещал проникать в спальню царя ранее того, как он изъявит желание встать.
И так, потому что он не встал, потому что под предлогом, что для него не существует дня,– он продолжал покоится на ложе. Каждые шесть часов он посвящал нисколько минут на то, чтоб приказать зажечь лампады и подать ужин.
– Но нет причины, чтоб этому был конец! – проговорила царица.
– Эта чужестранка – волшебница!.. – кричали две тысячи наложниц.
– Да, – подтверждала Гермонтия, – это волшебница! Совершенно неестественно иметь такую маленькую ногу, как у неё… Это демон, овладений душой и телом моего супруга! Дорогой Амазис, мы тебя больше не увидим!.. Или, когда увидим, если это продолжится, – что останется от тебя – призрак! Несчастье! несчастье!
– Несчастье! несчастье! – повторяли две тысячи женщин.