Жизнеописания прославленных куртизанок разных стран и народов мира
Шрифт:
– Я путешествовал с одним господином, который говорил мне о тебе.
– Как его зовут?
– Эзоп.
Фракиянка прыгнула к вавилонянину.
– Ты путешествовал с Эзопом?
– Да, и даже был очень рад, потому что это человек ученый. Он был в большом уважении в Вавилоне.
– А что он говорил обо мне?
– О! Ничего, чего бы не знал весь свет. Это преимущество знаменитостей интересовать малейшими подробностями их жизни.
– Ну?
– Он говорил, что ты была невольницей вместе с ним в Самосе, у одного купца,
– Потом?
– Всё. Разве он мог мне сказать больше этого?
– А где он теперь? – спросила Родопа после некоторого молчания, не ответив на вопрос Агзера.
– В Мемфисе, при дворе царя.
– Хорошо. Я тебе очень благодарна.
Итак, Эзоп говорил о ней. Он, стало быть еще думает о ней. Но после того, что некогда произошло между ними, он не осмелится явиться в тот город, где она живет.
Нужно, чтоб он явился.
Необходимо даже, чтоб он явился к ней, в ее дворец.
Нисколько месяцев тому назад, она купила арабского невольника, по имени Безелеэль, которого она сделала своим кравчим.
Этот невольник был необыкновенно красив; куртизанка заметила это, и не раз замечала она, что когда он думал, что она не наблюдает за ним, он стоя сзади нее и скромно наливая вино в золотую чашу, которую она подавала ему через плечо, обнимал ее взглядом, который должен бы был ее сжечь, если б, по ремеслу, она не была несгораемой.
Родопа призвала Безелеэля в павильон, возвышавшийся по средне сада, где она имела привычку отдыхать во время жаркого дня.
Она полулежала на диване. Одежду ее составляла туника из белого газа, украшенная черными перлами, которая как облако обвивала её прелести, не скрывая их.
В одной руке она держала ветку нимфеи, в другой лист папируса, на котором было начертано нисколько строк по-гречески.
Безелеэль вошел, и против воли испустил крик восторга.
– Что с тобой? – сказала Родопа.
– Я жду приказаний госпожи, – пробормотал колено– преклонный невольник.
Но она, рассматривая его с странной улыбкой, и дотрагиваясь до его лба концом своей ветки, спросила:
– Так ты находишь меня прекрасной?
Он задрожал.
– Отвечай, я тебе приказываю. Ты находишь меня прекрасной, и любишь?
Подняв тихо голову, он коснулся губами цветка, который не был отдернут.
То был ответ…
– И так, – продолжала Родопа,– будь проворен, благо– разумен и ловок, и я сделаю для тебя в действительности то, о чем тебе могло только сниться. Ты видишь эту записку?
– Да, госпожа.
– Она адресована к одному фригийцу, Эзопу, который находится в настоящее время при дворе в Мемфисе. Я хочу, чтоб ты сегодня же отправился в Мемфис. Я хочу, чтоб ты сегодня же говорил с Эзопом. Я хочу, чтоб сегодня же ты привел его сюда. Ты слышал?
– Да, госпожа.
– Ну?
– Живой или мертвый, сегодня фригиец Эзоп будет здесь.
– Хорошо… Возьми колесницу и двух лучших моих коней. Я жду! Ступай. Вот это тебе… Но
Опьяневший от любви и надежды, Безелеэль поднял цветок, который бросила ему Родопа и исчез из павильона.
Через нисколько минут он мчался по дороге в Мемфис.
Уже восемь дней Эзоп был при дворе Амазиса, обращавшегося с ним со всем уважением, какое принято оказывать мудрецу, который поучает и забавляет. Ибо Эзоп, – и это было одно из немалых его достоинств,– имел дар преподавать нравственность под пленительной формой; его басни, которые рассказывал он, были на столько драматичны, что их не уставали слушать.
Он шел с царской аудиенции, когда один из дворцовых служителей уведомил его, что один человек, только что приехавший из Навкатриса, желает передать ему какое то поручение.
Из Навкатриса! поручение от Родопы! Что могла она ему сказать?
Следуя благоразумию, Эзоп должен бы отклонить принятие посла, но мы знаем, что в действиях своей жизни большинство тех, которые упражняются в философии, управляются не рассудком.
– Где этот посланник? – спросил он.
Отыскали Безелеэля.
Он передал фригийцу письмо. Письмо это заключало в себе следующее:
«Я тебя ненавидела; но я счастлива, а счастье делает благосклоннее; я тебе простила. Когда ты так близко, неужели ты откажешься пожать руку той, которая любила тебя одну минуту.»
Эзоп колебался снова. Тайный голос говорил ему, что прощение Родопы – ложь, что это письмо – ловушка.
Но Безелеэль, который не переставал смотреть на пего, пока он читал письмо, видя его нерешительность, сказал:
– Родопа плакала от радости, когда ей сказали, что ты в Мемфисе, Эзоп.
– Правда? – возразил последний. – Она плакала от радости?
– Да. Но если ты отвергнешь её просьбу, эта радость превратится в ярость, и я буду первой жертвой. Из жалости ко мне, если не из дружбы к ней, едем!
Можно извинить его слабость; Эзоп более не упорствовал.
– Я следую за тобой, – сказал он.
Родопа приняла своего первого любовника в самой великолепной зале своего дворца. Как только он переступил порог этой залы, куртизанка встала с кресла из слоновой кости, на котором она отдыхала и направилась к нему, сияющая, обольстительная от радости.
– Привет гению! – сказала она,– привет Эзопу!
Потом она взяла его за руку и посадила на такие же кресла, рядом с собой.
Тотчас двенадцать арфисток, стоявших вдоль стены, заиграли праздничную песнь, тогда как двадцать танцовщиц исполняли вокруг своей госпожи и ее гостя танец, выражавший радость.
Время от времени инструменты замолкали; танцовщицы становились неподвижными.
Тогда, как будто по волшебству, во всех концах дворца, на дворе, в саду раздавался крик, испускаемый тысячью голосов: «Слава и долгие дни, Эзопу!