Жмакин
Шрифт:
— Да пропуска у тебя нет, беспокойный ты человек какой, — сказал Жмакину усатый дядька с винтовкой, — нет пропуска, понял?
Жмакин отправился к коменданту и не застал его, заместителя тоже не было. Тогда он стал искать выхода другим путем — через забор или как-нибудь понезаметнее. Ходил злой, поплевывал под огромным кирпичным брандмауэром, потом возле высокой каменной стены, потом возле сараев, выстроенных друг подле дружки. Наконец нашел щель. Сунулся, Там внутри было забито и забросано ржавой жестью, трубами. Полез. Но дальше оказалась колючая проволока, Жмакин
— Ну чего, — крикнул Жмакин, — чего смешного?
Как был, в грязи, что-то шепча, он пошел в контору, прорвался мимо секретарши и влетел к директору в кабинет. Пилипчук, поставив перед собой судок с простывшим жирным супом, обедал и читал газету. Увидев Жмакина, он смешно открыл рот, но тотчас же сделался серьезным и спросил, в чем дело.
— Пропуск, — тяжело дыша, сказал Жмакин.
— Куда пропуск? — заглядывая в судок и вылавливая ложкой картофелину, спросил Пилипчук.
— На волю, куда же еще, — сказал Жмакин.
— А здесь тебе неволя? — спросил Пилипчук.
Жмакин молчал.
Директор, неприязненно глядя на Жмакина, предложил ему сесть. Жмакин сел. Пилипчук отставил от себя судок, снял с тарелки крышку и, сделав удивленное лицо, принялся за второе.
— Ну говори, говори, — произнес оп, аппетитно жуя, — что ж ты молчишь?
— В город хочу выйти, — сказал Жмакин.
— Зачем?
— Да погулять.
— Не нагулялся еще?
— Вы меня не оскорбляйте, — мутно глядя в лицо директору, сказал Жмакин, — что вы мне тычете позорное прошлое?
— Ох ты, — сказал директор, — уже перековался. Уже прошлое. Нет, брат Жмакин, этот номер не пройдет. Ты, брат Жмакин, вор, и пока не станешь настоящим работягой, — никто тебе не поверит. Какой интересный. Один день поработал, и уже — мое прошлое. Будто бы есть у тебя настоящее. Настоящее твое — знаешь что? Озлобленное хулиганство. Ты на каком основании загонщика сегодня водой облил? За что? Ты почему затеял драку, о которой весь гараж говорит? К тебе по-человечески, а ты как бешеная собака. Чем ты лучше Василия? Чем ты можешь похвастаться? Воровством? Хулиганством? Пьянством? Скажи пожалуйста, какой хват нашелся. Я перед Василием должен за тебя извинения просить, что, дескать, больной человек. С какой стати? Пропуск ему подай! Гулять ему надо! Поди посиди дома, о жизни своей подумай!
— Хватит, думал, — негромко и тяжело сказал Жмакин.
— Что хватит? — перегибаясь через стол и щуря медвежьи гневные глаза, заспрашивал директор. — Чего хватит? Видно, мало думаешь, Жмакин. Да чего говорить. Позвоню сейчас Лапшину, что ты не хочешь работать как человек, и дело с концом.
Он сорвал с телефона трубку, подул в нее и вызвал коммутатор милиции.
— Разве ж я не работаю? — спросил Жмакин.
— Филонишь, — коротко сказал Пилипчук. — Кабинет Лапшина дайте, — крикнул он в трубку.
— Товарищ Пилипчук, — сказал Жмакин.
— Чего?
— Не надо!
Жмакин показал рукой на трубку. В глазах у него выступили слезы.
— Лапшин, — крикнул Пилипчук, — здорово, Лапшин. Я по поводу Жмакина.
Гневно глядя на Жмакина, он кричал в трубку:
— А? Не слышу. Нет, в порядке. Показал класс работы, Что? Молодец-парень. Мы из него сделаем такого шофера, что весь Союз удивится. Не веришь? Я тебе говорю! Нет, организованно держится. Теперь я за него ручаюсь. Партбилет мой? Не боюсь, не побелеет. Я тебе говорю — золото парень. Да, у меня он сидит. На, говори!
И резким движением он протянул Жмакину телефонную трубку через стол.
Что говорил Лапшин, Жмакин не слышал, а если и слышал, не понимал. На вопросы Лапшина он по-военному отвечал: «Слушаюсь, товарищ начальник». Его трясло. Повесив трубку, он увидел, что Пилипчука в кабинете нет. Прошла минута, другая. Прошло минут пятнадцать. В комнату заглянула стриженая секретарша и спросила, кого Жмакин ждет. Он объяснил. Секретарша передернула плечами и сказала, что товарищ Пилипчук уехал в Смольный на заседание.
16
В часовне шел урок. Никанор Никитич, мягко ступая в ночных туфлях, ходил возле стола, вздергивал голову и мечтательно говорил:
— В капиталистических странах техническая интеллигенция частично капитулировала, и, таким образом, электрификация…
Вокруг стола, с которого скатерть была снята, сидело человек семь народу. Писали диктант. Тут были два старых шофера, три грузчика, стрелок из военизированной охраны и уборщица — полная, неповоротливая женщина с усердными глазами.
— Перед «таким образом» какой знак препинания? — спросил шофер с круглой лысиной.
— Подумайте, — сказал Никанор Никитич и, наматывая на палец ленточку от пенсне, опять стал ходить из угла в угол.
Жмакин прошел к себе в алтарь, понюхал воздух, отдающий ладаном, и лег на раскладушку, неприятно под ним заскрипевшую. Ему надо было думать, и он, закрыв глаза, стал собираться с мыслями, но вдруг уснул и проспал до утра без снов, спокойно, ни разу не повернувшись. А утром съел бутерброд, купленный впрок, выпил стакан кипятку и, чувствуя себя сильным, крепким и бодрым, вышел на работу — мыть машины.
В перерыве он пообедал, а пошабашив и умывшись, сам сказал Василию:
— Начнем помаленьку?
— Можно, — сказал Васька.
Нарядчик — длинный и серьезный человек по фамилии Цыплухин — позвонил директору, спросил, можно ли дать трехтонку. Потом сказал:
— Бери девяносто шестьдесят два. Только имей в виду!
— Чего в виду, чего в виду, — закричал Васька, — чего вы пальцем грозите!
Они сели в кабину, Жмакин за руль, Васька сбоку.
— Теперь слухай, — сказал Васька, — гляди и слухай, какая тут картина. Ты что, в гаражах работал?