Жозеф Бальзамо. Том 1
Шрифт:
— Прекрасно, прекрасно, — одобрил Ришелье. — Все это весьма логично, а теперь нам нужно принести клятву.
— Как это принести клятву?
— Входя в комплот, принято клясться, так делали всегда, начиная с заговора Катилины [113] и кончая заговором Челламаре, [114] в котором я имел честь принимать участие. Правда, от этого они не стали успешней, не все равно следует почтить обычай. Итак, поклянемся. Сами убедитесь, это весьма торжественно.
113
Луций Сергий Катилина (108– 62 до н. э.) — в 66–63 гг. организовал заговор против римского сената.
114
Челламаре, Антонио, герцог де Джовенаццо (1651–1733) — итальянец по происхождению, в 1715 г. был назначен послом Испании при французском дворе, где организовал заговор против регента Филиппа Орлеанского с целью передать регентство испанскому королю Филиппу V.
Стоя в центре дамского кружка, он простер руку и величественно произнес:
— Клянусь!
Все дамы повторили клятву, кроме принцесс, которые постарались исчезнуть.
— Нy вот и все, — сказал герцог. — Когда заговорщики поклянутся, изменить уже ничего нельзя.
— Ах, в какой она будет ярости, когда обнаружит, что в салоне никого нет! — воскликнула г-жа де Гемене.
— М-да, — хмыкнул Ришелье. — Король нас отправит на некоторое время в ссылку.
— Но что же останется от двора, герцог, если нас сошлют? — воскликнула г-жа де Гемене. — Разве не ожидается визит его величества короля датского? Кого же тогда ему будут представлять? А прибытие ее высочества дофины? Кому ее будут представлять?
— И потом весь двор не сошлют, выберут кого-то одного.
— И я отлично знаю, кого выберут, — заметил Ришелье. — Меня, потому что мне всегда везет и всегда выбирали меня. Меня отправляли в ссылку уже четыре раза, так что, сударыни, это ровным счетом пятый заговор, в котором я участвую.
— Ошибаетесь, герцог, — бросила г-жа де Граммон. — В жертву принесут меня.
— Или господина де Шуазеля, — подсказал маршал. — Так что остерегайтесь, герцогиня.
— Господин де Шуазель, подобно мне, вытерпит опалу, но не снесет бесчестья.
— Нет, герцог, сошлют вовсе не вас, и не вас, герцогиня, и не господина де Шуазеля, а меня, — заявила г-жа де Мирпуа. — Король не сможет мне простить, что я столь же нелюбезна с графиней, как и с маркизой де Помпадур.
— Действительно, — согласился герцог, — вы всегда называли фаворитку фавориткой. Итак, сошлют нас обоих.
— Нас всех сошлют, — объявила, поднявшись, г-жа де Гемене, — поскольку я убеждена, что никто из нас не отступится от принятого решения.
— И не нарушит клятвы, — добавил герцог.
— Ну а кроме того, я на всякий случай приняла меры, — призналась г-жа де Граммон.
— Вы? — спросил герцог.
— Да, я. Чтобы прибыть завтра в десять в Версаль, ей нужны три вещи.
— Какие же?
— Парикмахер, платье, карета.
— Разумеется.
— Ну и что?
— А вот что! В десять она в Версале не будет. Король потеряет терпение, отпустит всех, и представление в связи с прибытием дофины отложится до греческих календ [115] .
Новый поворот заговора был встречен бурей аплодисментов и криков «браво»; г-н де Ришелье и г-жа де Мирпуа, аплодируя громче всех, обменялись взглядами.
Обоим старым царедворцам пришла одна и та же мысль.
115
Календы в римском календаре — первые числа месяца. В греческом календаре такого понятия не было, и потому выражение «до греческих календ» означает «никогда».
В одиннадцать все заговорщики при свете полной луны разъехались кто в Версаль, кто в Сен-Жермен.
И только герцог де Ришелье, взяв лошадь у своего курьера [116] , поскакал боковой дорогой в Париж, меж тем как его карета с задернутыми шторами спокойно катилась по дороге в Версаль.
37. НИ ПАРИКМАХЕРА, НИ ПЛАТЬЯ, НИ КАРЕТЫ
Если бы г-жа Дюбарри явилась в большую парадную залу из своих версальских апартаментов, это было бы воспринято как проявление дурного вкуса.
116
Имеется в виду верховой, скачущий перед каретой.
Впрочем, Версаль беден средствами для подготовки к столь торжественному событию.
И наконец, самое главное, так было не принято. Представляющиеся ко двору приезжали с помпой, словно иностранные посланники, либо из своего версальского особняка, либо из своего парижского дома.
Г-жа Дюбарри в качестве отправного пункта выбрала свой парижский дом.
В одиннадцать утра она уже была на улице Валуа вместе с графиней Беарнской, которую держала под замком, когда не имела возможности удерживать ее своей улыбкой, и которой чуть ли не ежеминутно умащали рану всяческими сокровенными снадобьями, какие только могли предоставить медицина и химия.
Со вчерашнего вечера Жан Дюбарри, Шон и Дореа были в трудах, и тот, кто не видел их за этими трудами, даже представить не способен, какой властью может обладать золото и сколь могуществен человеческий гений.
Одна обеспечивала парикмахера, вторая подгоняла швей, а Жану, которому был отведен департамент карет, было вменено, кроме того, в обязанности надзирать за парикмахерским и портновским ведомствами. Сама же графиня, занимавшаяся цветами, бриллиантами и кружевами, рылась в ларцах и чуть ли не ежечасно получала из Версаля депеши, где сообщалось, что был отдан приказ осветить салон королевы и что пока ничего не изменилось.
Жан Дюбарри явился в четыре, бледный, возбужденный, но сияющий.
— Ну что? — набросилась на него графиня.
— Все будет готово.
— Как с парикмахером?
— Я встретил у него Дореа. Мы обо всем договорились. Я дал ему пятьдесят луидоров. Ровно в шесть он обедает здесь, так что тут можно быть спокойным.
— А платье?
— А платье будет просто чудо. Там присматривает Шон. Двадцать шесть портных нашивают жемчуга, ленты и отделку. Эту чудовищную работу делают на каждом куске отдельно, и если бы платье заказал кто-нибудь другой, а не мы, дело заняло бы неделю.