Жозеф Бальзамо. Том 1
Шрифт:
— Именно. Это моя золовка мадемуазель Дюбарри.
— Я очень рада, сударыня, очень рада. Но поскольку я никогда ее не видела…
— Как сказать.
— Я ее видела?
— И даже говорили с ней.
— С мадемуазель Дюбарри?
— Да, с мадемуазель Дюбарри. Но только в тот день она называлась мадемуазель Флажо.
— А! — воскликнула старая сутяжница с негодованием, которое она даже не сумела скрыть. — Так, значит, фальшивая мадемуазель Флажо, приехавшая ко мне и заставившая меня проделать это путешествие, ваша золовка?
— Она самая, сударыня.
— И кто же подослал ее ко мне?
— Я.
— Чтобы одурачить меня?
— Нет, чтобы помочь вам и чтобы вы в свой черед помогли мне.
Старая графиня насупила седые брови и хмуро сказала:
— Мне кажется, эта поездка не принесет мне никакой пользы.
— Сударыня, разве господин де Мопу плохо вас принял?
— Пустые посулы.
— По-моему, сударыня, я имела честь предложить вам нечто куда более определенное, нежели пустые посулы.
— Ах, сударыня, человек предполагает, а Бог располагает.
— В таком случае, сударыня, поговорим серьезно, — предложила г-жа Дюбарри.
— Слушаю вас.
— Вы обварили ногу?
— Как видите.
— Ожог сильный?
— Ужасный.
— А не смогли бы вы, несмотря на этот ожог, не сомневаюсь, крайне болезненный, но, убеждена, неопасный для жизни, так вот, не смогли бы вы сделать усилие претерпеть поездку в карете до Люсьенны и всего один миг постоять у меня в кабинете перед его величеством.
— Невозможно, сударыня. При одной мысли, что придется встать, мне становится дурно.
— Выходит, у вас страшнейший ожог?
— Вы совершенно верно сказали — страшнейший.
— И кто же вас перевязывает, кто прописывает лекарства, кто ухаживает за вами?
— У меня, как у всякой женщины, ведущей дом, есть превосходные снадобья от ожогов. Я пользуюсь бальзамом, который сама составила.
— А не сочтете ли вы нескромностью, если я попрошу глянуть на него?
— Вот он, в склянице на столе.
«Лицемерка, — подумала г-жа Дюбарри, — до сих пор притворяется. Она и впрямь крепкий орешек, но мы еще увидим, кто кого».
Вслух же она сказала.
— Сударыня, у меня тоже есть превосходное масло для подобного рода случаев, но применение его зависит от степени ожога.
— Как это?
— При ожоге кожа либо краснеет, либо покрывается волдырями, либо слезает. Я, разумеется, не врач, но ведь каждому человеку хоть раз да случается обжечься.
— У меня, сударыня, слезла кожа, — вздохнула графиня Беарнская.
— Боже мой! Вам, должно быть, очень больно. Хотите, я испробую на вас свое масло?
— От всей души, сударыня. Вы принесли его?
— Нет, но я вам его пришлю.
— Я вам крайне благодарна.
— Теперь мне нужно только глянуть, насколько тяжелый у вас ожог.
Старуха графиня запротестовала:
— Нет, нет, сударыня, это неприятное зрелище, и я не хочу, чтобы вы его видели.
«Отлично, тут-то ты и попалась», — подумала г-жа Дюбарри, а графине сказала:
— О, не бойтесь, сударыня, я привычна к виду ран.
— Я достаточно хорошо знаю правила приличия, сударыня…
— Когда дело идет о помощи ближнему, сударыня, о приличиях позволительно забыть.
И вдруг г-жа Дюбарри резко протянула руку к лежащей на кресле ноге графини Беарнской.
Старуха в страхе испустила душераздирающий крик, хотя г-жа Дюбарри еще даже не успела дотронуться до ноги.
«Отлично сыграно», — подумала г-жа Дюбарри, следившая за всеми изменениями исказившегося лица графини Беарнской.
— Ох, умираю, — простонала старуха. — Как вы меня напугали, сударыня.
Бледная, с затуманенным взором, графиня откинулась на подушки, словно вот-вот собиралась лишиться чувств.
— Вы позволите, сударыня? — не отступала королевская фаворитка.
— Делайте, что вам угодно, сударыня, — угасающим голосом ответила графиня.
Г-жа Дюбарри не теряла времени: первым делом она вытащила булавку, скалывающую холстину, которой была обернута нога, и стала быстро сматывать повязку.
К ее безмерному удивлению старуха не протестовала.
«Она ждет, когда я дойду до компресса, и начнет вопить, но чтобы взять над ней верх, я должна увидеть ее ногу», — думала фаворитка.
Графиня Беарнская стенала, однако мешать не пыталась.
Наконец был снят компресс, и взору г-жи Дюбарри предстал самый неподдельный ожог. То было не притворство, и тут кончалась дипломатия графини Беарнской. Сине-кровавый ожог говорил сам за себя. Да, графиня Беарнская могла увидеть и узнать Шон, но в таком случае она поднималась до высот Порции и Муция Сцеволы [109] .
109
Порция — дочь Катона Утического, жена Марка Юния Брута, участника убийства Цезаря; в 42 г. до н. э. покончила с собой, проглотив раскаленные угли, когда узнала о самоубийстве мужа, которое тот совершил, потерпев поражение от цезарианцев.
Гай Муций Сцевола — римский юноша, по преданию пробравшийся в лагерь этрусков, чтобы убить их цезаря; будучи схвачен и желая выказать презрение к боли и смерти, положил правую руку в огонь.
Г-жа Дюбарри восхищенно замолчала.
Старая графиня, придя в себя, в полной мере наслаждалась своей победой и не сводила бурых глаз с г-жи Дюбарри, стоявшей на коленях у нее в ногах.
А та положила на место компресс с той нежной заботливостью, которая свойственна женщинам, чьи руки не причиняют боли раненым, поправила подушку под ногою больной и уселась рядом с ней.
— Что ж, сударыня, — сказала она графине, — вы куда сильней, чем я думала, и я прошу прощения, что сразу не приступила к делу, как надлежало бы, разговаривая с такой женщиной, как вы. Излагайте ваши условия.