Жозеф Бальзамо. Том 1
Шрифт:
— О нет, то, что ты испытываешь ко мне, — это не любовь.
— Но это все, чего я прошу от тебя; ты даешь мне все, что нужно, для счастья мне достаточно обладать твоей душой.
— Счастливчик! И ты называешь это счастьем? — презрительно спросила Лоренца.
— Да, потому что для меня счастье — это быть великим.
Лоренца протяжно вздохнула.
— Ах, моя нежная Лоренца, если бы ты знала, что это значит — читать в сердцах людей и властвовать над ними, пользуясь их собственными страстями.
— Уверяю тебя, мне это прекрасно известно.
— Но это не все. Твои глаза читают мне закрытую книгу будущего. Ты, моя нежная голубка, чистая и невинная, когда хочешь, открываешь мне то, чего я не узнал бы и за двадцать лет тяжкого труда и лишений. Множество врагов строят мне козни, но ты освещаешь мой путь; ты просветляешь мой разум, от которого зависят моя жизнь, судьба и свобода, и я становлюсь словно рысь, видящая даже во тьме. Твои прекрасные глаза, закрываясь, перестают видеть свет этого мира, но зато видят то, чего не дано видеть людям. Именно ты делаешь меня богатым, свободным, могущественным!
— А взамен ты делаешь меня несчастной! — теряя голову от любви, воскликнула Лоренца.
С невероятной жадностью она обняла Бальзамо; также охваченный страстью, тот почти не сопротивлялся. Однако, собрав последние силы, он все же разорвал живую цепь ее рук.
— Лоренца, Лоренца, сжалься!
— Я тебе жена, а не дочь! Люби меня, как муж любит жену, а не так, как любил меня отец.
— Лоренца, — сам дрожа от желания, настаивал Бальзамо, — умоляю, не проси у меня иной любви, кроме той, что я могу дать.
— Но это же не любовь, не любовь! — воздев руки к небу, воскликнула молодая женщина.
— Нет, любовь, но любовь святая и чистая, какую испытывают к деве.
Лоренца сделала резкое движение, и ее длинные черные косы разлетелись в стороны. Чуть ли не с угрозой указывая на графа своей белой и крепкой рукой, она заговорила отрывисто и горько:
— И что же это все значит? Зачем ты заставил меня отказаться от моей родины, имени, семьи, даже от моего Бога? Ведь твой Бог не похож на моего. Зачем ты захватил надо мною полную власть, превратил меня в свою рабу, сделал мою жизнь твоею, мою кровь твоею? Слышишь? Уж не за тем ли, чтобы называть меня девой Лоренцей?
Бальзамо в свою очередь вздохнул, потрясенный огромным горем этой женщины с разбитым сердцем, и проговорил:
— Увы, это твоя вина, или, вернее, такова воля Божья. Зачем он сотворил тебя ангелом, благодаря всепроникающему взгляду которого я покорю вселенную? Зачем он наделил тебя умением читать в сердцах, проникая сквозь их материальную оболочку, как читают книгу, лежащую за стеклом? А затем, Лоренца, что ты — ангел чистоты, алмаз без изъяна, затем, что ум твой ничем не замутнен. Видя эту безупречную, чистую и сияющую форму, такую же, как у его пресвятой Матери, Господь готов низойти в нее, когда я его именем призываю сотворенные им стихии, его Святой Дух, который обычно парит над грязными и низменными существами, не в силах отыскать незапятнанное создание, куда он мог бы низойти. Пока ты девственна, ты — ясновидящая, Лоренца, но стоит тебе стать женщиной, как ты лишишься этого дара.
— И твои мечты, созданные тобою химеры тебе дороже моей любви? — с гневом хлопнув в свои прелестные ладоши, которые тут же покраснели, воскликнула Лоренца. — Ты осуждаешь меня на монашеское целомудрие и в то же время постоянно искушаешь меня своим присутствием? Говорю тебе, Джузеппе, это — преступление.
— Не кощунствуй, Лоренца, я ведь тоже страдаю! — вскричал Бальзамо. — А ну-ка, загляни в мое сердце и попробуй сказать после этого, что я тебя не люблю!
— Но почему же тогда ты противишься самому себе?
— Потому что хочу вознести тебя вместе с собой на престол мира!
— Ах, Бальзамо, разве твое честолюбие может дать тебе столько, сколько даст моя любовь? — прошептала молодая женщина.
Теперь уже Бальзамо не выдержал и склонил голову на грудь Лоренцы.
— О да, да, теперь я наконец вижу, что ты любишь меня сильнее своего честолюбия, сильнее могущества, сильнее надежд! — воскликнула она. — Наконец ты меня любишь так же, как я тебя!
Бальзамо попытался стряхнуть с себя пьянящий туман, в который погружался его рассудок. Однако усилия его были тщетны.
— Если ты меня так любишь, пощади, — простонал он.
Лоренца его уже не слышала: она обвила его руками, словно оковами, цепкими, как стальные крючья, и прочными, как алмаз.
— Я стану любить тебя, как ты хочешь — как сестра или как жена, девственницей или супругой, — только подари мне один-единственный поцелуй, — прошептала она.
Бальзамо сдался: покоренный столь страстной любовью, не имея сил сопротивляться дальше, с горящими глазами и запрокинутой головой, тяжело дыша, он прижался к Лоренце, которая притягивала его, словно магнит железо. Губы его уже готовы были прикоснуться к губам молодой женщины, но внезапно рассудок вернулся к нему. Граф вскинул руки в воздух, насыщенный опьяняющим туманом.
— Лоренца, я приказываю вам проснуться! — вскричал он.
И сразу же узы, которых он не мог порвать, исчезли: руки, сжимавшие его, разжались, улыбка на запекшихся губах Лоренцы медленно увяла, словно с последним вздохом из нее вышли остатки жизни, ее плотно сжатые веки раскрылись, расширенные зрачки сузились; она с усилием встряхнула руками и, проснувшись, устало опустилась на диван.
Сидевший в трех шагах от нее Бальзамо глубоко вздохнул и тихо проговорил:
— Прощай сон, прощай, счастье.
57. ДВОЙНОЕ БЫТИЕ. НАЯВУ
Как только взгляд Лоренцы обрел прежнюю остроту, она быстро огляделась. Не без видимого удовольствия осмотрев мелочи и безделушки, которые так радуют каждую женщину, она остановила взгляд на Бальзамо и мучительно вздрогнула. Бальзамо — весь внимание! — продолжал сидеть в нескольких шагах от нее.
— Опять вы? — подавшись назад, воскликнула молодая женщина.
На ее лице явно выразился испуг: губы побелели, на лбу у корней волос выступили капельки пота. Бальзамо молчал.